— Кажется, я сказал, что вы…
— Нет нужды повторять его, — перебил собеседника нотариус. — Я согласен об этом забыть и даже в память о вашем отце снова предложить свои услуги, но выразите вашу просьбу более разумным образом! Режьте меня на куски, но вы не сможете получить от меня то, чего у меня нет. Ну, ваше окончательное слово!
— Именно это я сейчас и сделаю, — ответил Сальватор. — И чтобы положить конец пустым разговорам, перейду от статьи двести пятьдесят пятой Уголовного кодекса к статьям тысяча триста восемьдесят второй и тысяча триста восемьдесят третьей Гражданского кодекса, часть третья, раздел четвертый, глава вторая. Наберитесь терпения, мы подходим к самому главному.
Нотариус снова хотел остановить Сальватора, но тот не дал ему времени это сделать и продолжал читать:
— "Статья тысяча триста восемьдесят вторая. Если один человек нанес ущерб другому, он обязан его возместить.
Статья тысяча триста восемьдесят третья. Любой человек несет ответственность за ущерб, который он причинил не только действием, но в результате небрежения или по неосмотрительности".
Сальватор поднял голову и произнес медленно, с расстановкой, не отнимая палец от раскрытой книги:
— Вот как закон наказывает правонарушителей. О гражданской смерти и поражении в правах я упоминаю просто для памяти: это лишь деталь целого. А теперь, когда я напомнил вам закон, позвольте мне повторить свою просьбу: не будете ли вы так добры передать мне завтра в девять часов утра пятьсот тысяч франков?
— Это все равно что биться головой об стену! — вскричал нотариус, делая вид, что пытается расшибить лоб об стол. — Это все равно что потерять рассудок, если, конечно, я его уже не лишился, потому что ваши слова представляются мне бессмысленными, а все происходящее — отвратительным кошмаром.
— Успокойтесь, честнейший господин Баратто, вы давно проснулись, и мне кажется, что вы сами это понимаете.
Нотариус еще не знал, что Сальватор ему скажет, но инстинктивно трепетал.
— Спрашиваю вас в последний раз, — произнес молодой человек, — вы мне клянетесь, что не получали и не видели завещания маркиза де Вальженеза?
— Да, да, клянусь перед Богом и людьми, что никогда не получал и не видел его завещания.
— В таком случае, — холодно сказал Сальватор, доставая из кармана бумагу, — я в свою очередь повторяю, чтобы вы не забывали: вы самый бесчестный мошенник, какого я когда-либо видел. Прошу!
Остановив левой рукой г-на Баратто, который, казалось, снова собирался броситься на него, правой рукой молодой человек поднес к его глазам завещание, которое он уже показывал, как помнят читатели, г-ну Лоредануде Вальженезу в шатильонской хижине, куда Жан Бык и его друг Туссен-Лувертюр столь грубо оттащили несчастного дворянина.
Потом он прочел следующие строки на конверте:
"Настоящий документ является моим собственноручным завещанием, второй экземпляр которого будет передан завтра в руки господина Пьера Никола Баратто, нотариуса, проживающего на улице Варенн в Париже. Оба экземпляра, написанные моей рукой, имеют силу оригинала.
11 июля 1821 года.
Маркиз де Вальженез".
— Только "будет передан", но ведь не "передан"! — вскричал нотариус.
— Верно, — подтвердил Сальватор. — Но вот тут под моим большим пальцем спрятано несколько слов, восполняющих этот пробел.
Он убрал палец, и метр Баратто, обливаясь холодным потом, прочел под приведенными нами строками:
"Получено мною, П.Н. Баратто".
Бесценная подпись сопровождалась витиеватым росчерком, на какие способны одни нотариусы.
Метр Баратто попытался вырвать завещание из рук Сальватора, как в подобных обстоятельствах хотел сделать и Лоредан де Вальженез; однако посетитель угадал это намерение и, предупреждая движение, так сильно сдавил его руку, что тот взмолился:
— Ах, господин Конрад, вы сломаете мне руку!
— Ничтожество! — поморщился Сальватор, выпустил нотариуса и убрал бумагу в карман. — Ты и теперь будешь клясться перед Богом и людьми, что не получал и даже не видел завещания маркиза де Вальженеза?
Он отступил назад, скрестил руки на груди и продолжал, глядя на нотариуса:
— По правде говоря, любопытно посмотреть, как далеко может зайти человеческая подлость! Вот передо мной негодяй, который, должно быть, полагал, что из-за его преступления несчастный молодой человек двадцати пяти-двадцати шести лет пустил себе пулю в лоб; и это ничтожество, этот мерзавец шел за его гробом, а потом зажил без угрызений совести, принимая общественное признание, которое просто сбилось с пути, когда заглянуло в его контору. Он жил как все, имел жену, детей, друзей, смеялся, ел, спал и даже не подумал, что его место — не в изящном кабинете за бюро работы Буля, а у позорного столба, на каторге, на галерах! Поистине, общество, где возможны такие чудовищные несправедливости, устроено дурно и нуждается в коренных преобразованиях.