Слушая Жибасье, Карманьоль одобрительно кивал головой.
— Но чтобы он знал и будущее — вот что выше моего понимания, Карманьоль.
Карманьоль рассмеялся, показывая белоснежные зубы.
— А как вы себе объясняете то обстоятельство, что он знает прошлое и настоящее? — спросил он.
— В том, что господин Жакаль предсказал появление господина Сарранти в церкви, ничего удивительного нет: человек рискует жизнью, предпринимая попытку свергнуть правительство; вполне естественно, что в такие минуты он прибегает к помощи церкви и святых. В том, что господин Жакаль угадал выбор господина Сарранти — церковь Успения, — тоже ничего необычного: все знают, что она средоточие бунтовщиков.
Карманьоль снова закивал.
— Господин Жакаль догадался, что господин Сарранти придет скорее всего в полдень, а не, скажем, в одиннадцать и не в полдвенадцатого или без четверти двенадцать — и это можно понять: заговорщик, часть ночи посвятивший своим тайным делам и не обладающий богатырским здоровьем, не пойдет без всякой причины к заутрене. Ничего необычного я не вижу и в том, что господин Жакаль предсказал: «Он будет стоять, прислонившись к колонне»… Проведя трое или четверо суток в пути, человек чувствует усталость: не удивительно, что он прислонится к колонне, чтобы отдохнуть. Наконец, пусть господин Жакаль с помощью логической дедукции угадал, что наш подопечный будет стоять скорее слева, чем справа, — это тоже понятно: глава оппозиции и не может сделать иного выбора. Все это хитро, необычно, но в этом нет ничего чудесного, раз даже я смог это понять. Но что меня по-настоящему удивляет, что приводит меня в замешательство, сбивает с толку и обескураживает…
Жибасье умолк, словно пытаясь отчаянным усилием ума разгадать загадку.
— Что же именно? — спросил Карманьоль.
— Каким образом господин Жакаль смог догадаться, что именно у третьей колонны будет стоять господин Сарранти в определенный час, да еще разговаривать с монахом.
— Как?! — удивился Карманьоль. — И такая безделица приводит вас в недоумение и омрачает ваше чело, высокочтимый граф?
— Это, и ничто иное, Карманьоль, — отвечал Жибасье.
— Да это так же просто объясняется, как и все остальное.
— Ну да?!
— И даже еще проще.
— Неужели?
— Слово чести!
— Сделайте одолжение: приподнимите завесу этой тайны!
— С величайшим удовольствием.
— Я слушаю.
— Вы знаете Барбетту?
— Я знаю, что есть такая улица; она берет свое начало от улицы Труа-Павийон, а заканчивается на Старой улице Тампля.
— Не то!
— Еще я знаю заставу с таким же названием, входившую когда-то в кольцо, опоясывавшее Париж во времена Филиппа Августа; застава эта обязана своим названием Этьенну Барбетту, дорожному смотрителю Парижа, управляющему монетным двором и купеческому старшине.
— Опять не то!
— Я знаю особняк Барбетта, где Изабелла Баварская разрешилась дофином Карлом Седьмым. А герцог Орлеанский вышел из этого особняка дождливой ночью двадцать третьего ноября тысяча четыреста седьмого года и был убит…
— Хватит! — вскричал Карманьоль, задыхаясь, словно его заставили проглотить шпагу. — Хватит! Еще слово, Жибасье, и я пойду хлопотать о кафедре истории для вас.
— Вы правы! — согласился Жибасье. — Эрудиция вечно меня губит. Так о чем вы ведете речь? Об улице, заставе или особняке?
— Ни о той, ни о другой, ни о третьем, прославленный бакалавр, — восхищенно взглянув на Жибасье, ответил Карманьоль и переложил кошелек из правого кармана в левый, подальше от своего спутника, не без оснований, вероятно, полагая, что всего можно ожидать от человека, готового сознаться, что он осведомлен о многом, однако знающего, несомненно, еще больше, чем хочет показать. — Нет, — продолжал Карманьоль. — Я имею в виду Барбетту, которая сдает стулья внаем в церкви святого Иакова и живет в Виноградном тупике.
— Что такое эта ваша Барбетта из Виноградного тупика!.. — презрительно бросил Жибасье. — Какое ничтожное общество вы себе избрали, Карманьоль!
— Всего в жизни надо попробовать, высокочтимый граф!
— Ну и?.. — промолвил Жибасье.
— Вот я и говорю, что Барбетта сдает стулья внаем и на этих стульях мой друг Овсюг… Вы знаете Овсюга?
— Да, в лицо.
— И на этих стульях мой друг Овсюг не гнушается сидеть.
— Какое отношение эта женщина, сдающая внаем стулья, на которых не гнушается сидеть ваш друг Овсюг, имеет к тайне, которую я жажду разгадать?