В двух первых колонках многословно пересказывались события, имевшие место накануне. Аббат Доминик знал, как к ним относиться (во всяком случае, знал не хуже, чем правительственная газета, и пропустил эти колонки). Взглянув на третью, он задрожал всем телом, в глазах у него потемнело, на лбу выступил пот: не успев еще прочесть сообщение, он выхватил взглядом трижды повторенное свое имя, вернее — имя отца.
По какому же поводу трижды упоминали в газете о г-не Сарранти?
Несчастный Доминик испытал потрясение сродни тому, что пережили сотрапезники Валтасара, когда невидимая рука начертала на стене три огненных роковых слова.
Он протер глаза, будто подернувшиеся кровавой пеленой, и попытался читать. Но его руки, сжимавшие газету, дрожали, и строчки запрыгали перед глазами, как солнечные зайчики, отраженные в колеблющемся зеркале.
Наконец, он положил газету на колени, крепко сжал ее по краям обеими руками и в умирающем свете дня прочел…
Вы, разумеется, догадываетесь, что он прочел, не правда ли? Это было разосланное в газеты чудовищное сообщение, с которым мы вас ознакомили, — сообщение, обвинявшее его отца в краже и убийстве!
Удар молнии не мог бы поразить его сильнее, чем эти ужасающие слова.
Но вдруг, вскочив с кресла, он с криком бросился к секретеру:
— Слава Богу! Эта клевета, о мой отец, будет возвращена в преисподнюю, откуда она вышла!
И он достал из ящика уже известный читателям документ: исповедь, написанную г-ном Жераром.
Он страстно припал губами к свитку, от которого зависела человеческая жизнь, более чем жизнь — честь: честь его отца!
Он развернул драгоценный свиток, дабы убедиться в том, что в своей торопливости ничего не перепутал, узнал почерк и подпись г-на Жерара и снова поцеловал документ. Потом он спрятал его на груди под сутаной, вышел из комнаты, запер дверь и поспешно пошел вниз.
В это время навстречу ему поднимался какой-то человек. Но аббат не обратил на него внимания и едва не прошел мимо, как вдруг почувствовал, что тот схватил его за рукав.
— Прошу прощения, господин аббат, — проговорил незнакомец, — я как раз к вам.
Доминик вздрогнул при звуке этого голоса, показавшегося ему знакомым.
— Ко мне?.. Приходите позже, — сказал Доминик. — У меня нет времени снова подниматься наверх.
— А мне некогда еще раз приходить к вам, — возразил незнакомец и на сей раз схватил монаха за руку.
Доминик испытал неизъяснимый ужас.
Руки, сдавившие его запястье железной хваткой, были похожи на руки скелета.
Он попытался разглядеть того, кто так бесцеремонно остановил его на ходу; но лестница тонула в полумраке, лишь слабый свет сочился сквозь овальное оконце, освещая небольшое пространство.
— Кто вы такой и что вам угодно? — спросил монах, тщетно пытаясь высвободить руку.
— Я господин Жерар, — представился гость, — и вы сами знаете, зачем я пришел.
Доминик вскрикнул.
Но происходящее казалось ему совершенно невероятным; чтобы окончательно поверить, он хотел уже не только слышать, но и увидеть воочию г-на Жерара.
Он обеими руками ухватился за пришельца и подтащил его к окну, из которого падал луч закатного солнца — единственный, освещавший лестницу.
Луч выхватил из темноты голову призрака.
Это был в самом деле г-н Жерар.
Аббат отшатнулся к стене; в глазах у него был ужас, волосы встали дыбом, зубы стучали.
Он был похож на человека, у которого на глазах мертвец ожил и поднялся из гроба.
— Живой!.. — вырвалось у аббата.
— Разумеется, живой, — подтвердил г-н Жерар. — Господь сжалился над раскаявшимся грешником и послал ему молодого и хорошего врача.
— И он вас вылечил? — вскричал аббат, думая, что видит страшный сон.
— Ну да… Я понимаю: вы думали, что я умер… а я вот жив!
— Это вы дважды приходили сюда сегодня?
— И в третий раз пришел… Да я десять раз готов был прийти! Вы же понимаете, насколько для меня важно, чтобы вы перестали считать меня мертвым.
— Но почему именно сегодня?! — спросил аббат, растерянно глядя на убийцу.
— Вы что, газет не читаете? — удивился г-н Жерар.
— Почему же? Читал… — глухо промолвил монах, начиная понемногу осознавать, какая бездна разверзлась перед ним.
— А раз вы их читали, вы должны понимать, зачем я пришел.
Разумеется, Доминик все понимал: он стоял, обливаясь холодным потом.
— Пока я жив, — понизив голос, продолжал г-н Жерар, — моя исповедь ничего не значит.
— Ничего не значит?.. — непроизвольно переспросил монах.