Такое же действие произвел на аудиторию и голос Кармелиты. Она была наделена от природы редкой способностью (правда, чисто инстинктивной, ибо она не была знакома с приемами великих исполнителей своего времени) удивительно счастливо сочетать грудное и горловое пение; она так умело чередовала их, что даже подлинный знаток вряд ли сумел бы определить, как долго ей пришлось учиться, чтобы достичь поистине чудесных эффектов обоих столь разных голосов.
Кармелита прекрасно музицировала. Под руководством Коломбана она упорно, старательно изучила основополагающие принципы музыки и отныне могла идти своим путем, пленяя и волнуя слушателей. Она обладала не только красивым голосом, но и изумительным вкусом. С первых же уроков она привыкла к строгой немецкой музыке и употребляла итальянские фиоритуры весьма умеренно: лишь когда хотела добиться большей выразительности какого-нибудь фрагмента или связать две музыкальные фразы, но никогда — только как украшение или доказательство своей виртуозности.
В заключение этого отступления, посвященного таланту Кармелиты, прибавим, что, в отличие от знаменитых певиц своего времени (и даже всех времен), одна и та же нота при различных состояниях ее души приобретала в ее исполнении разное звучание.
Пусть же читатели не удивляются и не обвиняют нас в преувеличениях, когда мы утверждаем, что ни одна певица, ученица Порпоры, Моцарта, Перголези, Вебера или даже Россини, не сумела достичь совершенства этого «двойного голоса». Ведь у Кармелиты был куда более серьезный учитель, чем только что нами перечисленные, — имя ему Несчастье!
К концу третьего куплета публика пришла в исступление, слушателей охватил неописуемый восторг.
Еще не отзвучали последние ноты, похожие на жалобные стоны самой Скорби, как раззолоченный потолок светского будуара дрогнул от грома рукоплесканий. Все повскакали с мест, желая первыми поблагодарить, поздравить очаровавшую их артистку; это был настоящий праздник, всеобщее воодушевление — то, что может позволить furia francese[10], охотно забывающая о внешних приличиях. Слушатели устремились к фортепьяно, чтобы поближе разглядеть девушку, пленительную, словно сама Красота, всесильную, как Мощь, печальную будто Отчаяние. Пожилые дамы завидовали ее молодости, юные особы — ее красоте, все остальные — ее несравненному таланту; мужчины говорили друг другу, что великое счастье — быть любимым такой женщиной. И все подходили к Кармелите, брали ее руку и с любовью ее пожимали!
Вот в чем заключается истинная сила искусства, настоящее его величие: в одно мгновение оно способно обратить незнакомца в старого и верного друга!
Тысячи приглашений, подобно цветкам из венца ее будущей известности, мгновенно посыпались на Кармелиту.
Старого генерала, истинного знатока и ценителя, как мы уже сказали, пронять было не так-то просто, но даже он почувствовал, как по его щекам заструились слезы: то пролилась дождем гроза, переполнявшая его сердце, пока он слушал пение безутешной девушки.
Жан Робер и Петрус инстинктивно подались один навстречу другому и крепко пожали друг другу руки: так они молча выражали свое мучительное волнение и полное грусти восхищение. Если бы Кармелита одним мановением руки призвала их к отмщению, они набросились бы на беззаботного Камилла, не подозревавшего, что произошло, слушавшего с улыбкой на устах и моноклем в глазу и кричавшего со своего места: «Brava! Brava! Brava!» — точь-в-точь как в Итальянской опере.
Регина и Лидия поняли, что присутствие креола увеличивало страдания Кармелиты, отчего ее пение стало еще выразительнее. Слушая ее, они трепетали не переставая: им казалось, что сердце певицы вот-вот разорвется, и они с напряжением ловили каждую ноту. Обе были совершенно ошеломлены: Регина не смела обернуться, Лидия не могла поднять голову.