– И не говори! У меня такое впечатление, что он ищет девушек, получивших награду за добродетель, и намерен увенчать меня короной.
– Нет, он тебя приберегает, возможно, для брака.
– Дурак! Он женат!
– Фи, принцесса! Жить с женатым мужчиной! Это безнравственно.
– А вы-то сами?
– Ну, я так немножечко женат! И потом, я с тобой не живу!
– Нет, вы со мной ужинаете, только и всего. Ах, господин Камилл, лучше бы вы женились на бедняжке Кармелите или написали ей вовремя, что больше не любите ее. Она вышла бы замуж за господина Коломбана и сегодня не ходила бы в трауре.
И Шант-Лила тяжело вздохнула.
– Какого черта! Как я мог это предвидеть? – возмутился легкомысленный креолец. – Мужчина ухаживает за женщиной, становится ее любовником, но не обязан на ней за это жениться!
– Чудовище! – ужаснулась графиня Валёк.
– Я не брал Кармелиту силой, – продолжал молодой человек, – как, впрочем, и тебя, Шант-Лила. Скажи откровенно, разве я взял тебя силой?
– Ах, господин Камилл, не сравнивайте нас: мадемуазель Кармелита – порядочная девушка.
– А ты – нет?
– Я просто добрая девушка.
– Да, ты права: добрая, превосходная!
– Да если бы я тогда не упала со своего осла на траву и не лишилась чувств, еще неизвестно, как все обернулось бы.
– А банкир?
– С банкиром вообще ничего не было.
– Опять ты за свое… Знаешь, мудрец Соломон сказал, что только три вещи в мире не оставляют следов: птица в воздухе, змея на камне и…
– Знаю! – перебила его Шант-Лила. – При всем вашем уме вы дурак, господин Камилл де Розан. Я гораздо больше люблю своего банкира, который дал мне сто тысяч франков, чем вас, ничего мне не давшего.
– Как это – ничего, неблагодарная?!.. А мое сердце? Это, по-твоему, ничего не значит?
– О, ваше сердце! – сказала Шант-Лила и вскочила, оттолкнув стул. – Оно похоже на картонного цыпленка, которого подают, как я видела третьего дня, в театре у заставы Сен-Мартен:
цыпленка подают на всех спектаклях, но никто его не ест. Ну-ка спросите, готов ли мой экипаж.
Камилл позвонил.
Прибежал лакей.
– Подайте счет, – приказал креолец, – и узнайте, готова ли карета ее высочества.
– Экипаж подан.
– Подвезешь меня в Париж, принцесса?
– Почему же нет?
– А как же твой банкир?
– Он предоставляет мне полную свободу; кстати, сейчас он, должно быть, на пути в Англию.
– Может, покажешь мне свой особняк на улице Брюийер?
– С удовольствием.
– Надеюсь, графиня Валёк, пример подруги подает тебе надежду? – спросил Камилл.
– Да, как же! – хмыкнула Пакерет. – Разве найдется во всем свете второй такой Маранд!
– Как?! – вскричали в один голос Петрус и Людовик. – Так это господин де Маранд совершает безумства ради принцессы Ванврской? Это правда, Жан Робер?
– Я не хотел говорить, – рассмеялся тот. – Но раз уж Пакерет проболталась, мне остается лишь подтвердить, что я слышал о том же от одного весьма осведомленного человека.
В эту минуту принцесса Ванврская в сногсшибательном туалете прошла мимо окна под руку с Камиллом де Розаном и в сопровождении Пакерет, так как дорога была недостаточно широкой и на ней не могли поместиться обе женщины в пышных юбках.
VIII.
Катастрофа
На следующий вечер в десять часов Петрус устроился в засаде за самым толстым деревом на бульваре Инвалидов неподалеку от садовой калитки особняка, принадлежавшего маршалу де Ламот-Гудану. Он надеялся, что Регине удастся сдержать обещание.
В пять минут одиннадцатого калитка неслышно отворилась, появилась старая Нанон.
Петрус проскользнул в липовую аллею.
– Идите, идите! – шепнула кормилица.
– На круглую поляну, верно?
– О, вы не успеете до нее дойти!
И действительно, когда Петрус оказался в конце аллеи, его схватила за руку Регина.
– Как вы добры, как прелестны, милая Регина! Благодарю, что сдержали обещание! Я люблю вас! – воскликнул молодой человек.
– Надеюсь, вы не станете об этом кричать? – остановила его молодая женщина.
Она прижала руку к его рту. Петрус горячо припал к ней губами.
– Ах, Боже мой! Да что с вами нынче такое? – удивилась Регина.
– Я без ума от любви, Регина. Я только и думаю о том, какое меня ждет счастье: целый месяц открыто видеться с вами через день у меня во время сеансов, а по вечерам – здесь…
– И не через день.
– …А как можно чаще, Регина… Неужели вам хватит мужества, когда мое счастье окажется в ваших руках, играть им?
– Ваше счастье, друг мой, – это мое счастье, – заметила молодая женщина.
– Вы спрашивали, что со мной.
– Да.
– Мне страшно, я трепещу! Я то и дело подходил вчера к двери и прислушивался…
– Вам не пришлось слишком долго ждать.
– Нет, и я благодарю вас от всей души, Регина!.. Когда я вас ждал, меня охватывала дрожь.
– Бедный друг!
– Я говорил себе: «Застану ее в слезах, в отчаянии, она мне скажет: „Петрус, невозможно! Я приняла вас нынче вечером только затем, чтобы сообщить: «Я не увижу вас завтра!“
– Как видите, друг мой, я не в слезах, не в отчаянии, я весело улыбаюсь. Вместо того чтобы сказать: «Я не увижу вас завтра!» – я говорю вам: «Завтра ровно в полдень, Петрус, я буду у вас». Правда, завтра мы приедем не вдвоем с Пчелкой, а еще и с тетей. Но она плохо видит без очков, зато так кокетлива, что надевает их лишь в случае крайней нужды. Тетя время от времени засыпает и тогда видит еще меньше. Мы будем обмениваться взглядами, касаться друг друга, вы будете слышать шелест моего платья, я склонюсь над вашим плечом, проверяя сходство портрета с оригиналом, – не в этом ли радость, счастье, опьянение, Петрус, особенно если сравнивать со страданием, когда мы не можем видеться?
– Не видеться, Регина! Не произносите этого слова! Это моя извечная душевная мука: в любую минуту может случиться так, что я вас больше не увижу.
Регина едва заметно пожала прекрасными плечами.
– Не увидите меня больше! – повторила она. – Да какая сила в мире может помешать мне с вами видеться? Этот человек?
Но вы же знаете, что мне нечего его бояться. Вот если бы о нашей любви узнал маршал… Однако кто может ему донести? Никто!
А если и донесут, я стану отрицать, я готова солгать, я скажу, что это неправда. А ведь мне было бы непросто заявить, что я вас не люблю, дорогой Петрус, не знаю, хватит ли у меня на это смелости.
– Дорогая Регина! Значит, в посольстве все по-старому?
– Да.
– И он уезжает в конце этой недели?
– Сейчас он получает в Тюильри последние указания.
– Хоть бы ничего не изменилось!
– Не изменится. Кажется, решение уже принято на Совете министров. О, если бы мне не было так скучно говорить о политике, я передала бы вам разговор моего отца с господином Раптом, что убедило бы вас окончательно.
– Расскажите, расскажите, дорогая Регина! С той минуты, как политика может влиять на наши встречи, политика становится для меня объектом пристального изучения, какому только может отдаваться человеческий разум.
– В настоящее время возможна смена министра.
– Ах, дьявольщина. Вот чем объясняется отсутствие моего друга Сальватора, – заметил Петрус. – Он в этом замешан.
– Неужели?
– Да. Продолжайте, Регина.
– В кабинет министров входят господин де Мартиньяк, господин Порталис, господин де Ко, господин Руа. Портфель министра финансов предложили господину де Маранду, но он отказался. Еще туда войдут господин де ла Ферронней и, может быть, мой отец… Но отец не хочет входить в смешанный кабинет, в переходный кабинет, как он его называет.
– Ах, Регина, политика – прекрасная вещь, когда о ней говорите вы!.. Продолжайте, я вас слушаю.
– Господин де Шатобриан, впавший в немилость после своего письма королю за три дня до известного смотра национальной гвардии, на котором солдаты кричали: «Долой министров!» – и удалившийся в Рим после пепелища, получит назначение посла; происходит, как говорят, поворот в политике.