При таких условиях трагедия становится менее нежданной, более понятной и человечной.
Отелло перестает быть каким-то символом, отвлеченным «олицетворением страсти», «идейным мстителем», – он становится человеком, и его страдания ближе, понятнее, сильнее задевают вас задушу. Потому что вы видите, что перед вами бьется и мучается живой человек.
Этого достигает Сальвини, с особой силой проводя те сцены, где говорится о Кассио. Имя Кассио – это тот бич, который подхлестывает его фантазию.
Сцена клятвы всегда производит несколько странное впечатление. Два человека становятся на колени и клянутся, подняв к небу правую руку. Что в этом ненатурального?
Но два человека, стоящие около рампы на коленях, с поднятыми для клятвы руками, – это такое «оперное зрелище», мы так привыкли это видеть именно в операх, что в драме это напоминает нам «какую-то оперу».
Сальвини кидается на колени один. Яго стоит над ним и, простирая руки к небу, вторит ему своей клятвой. Получается группа более красивая, более живописная и более жизненная.
Может быть, это несогласно с буквой Шекспира, но согласно с его духом. Яго хитер, – и ему нет расчета пересаливать в своем усердии, – это может показаться подозрительным. Отелло кидается на колени, чтобы поклясться, – да, его жена изменница. Для Яго, который является все же посторонним лицом в этой семейной истории, довольно и более простой, менее страстной и горячей клятвы.
Сцена, когда Отелло бросает Эмилии кошелек, упрекая ее в сводничестве, более или менее удается всем. Но Сальвини и эту сцену делает более сильной, постепенно все более и более усиливая взрыв негодования.
Сначала он кладет кошелек перед Эмилией на стол. Затем схватывает и подает его ей. Когда та не берет, он кидает ей кошелек под ноги.
Этот все возрастающий и возрастающий эффект производит сильное впечатление. Это вспышка разыгрывающегося все более и более на глазах публики негодования с особой яркостью выделяется среди стонов и плача, которыми наполняет Сальвини предпоследний акт. Безумная ярость – ей отдан 3-й акт. Затем ведь Отелло говорит:
– Жалко, страшно жалко Яго!
К ярости начинают примешиваться слезы жалости. Недаром Яго, боясь, чтобы жалость не победила, в 4-м акте подбавляет углей под Отелло, сыплет их, не жалея, рассказывает, как Кассио и Дездемона лежали в постели.
Сцена задушения одна из труднейших и рискованных сцен. Малейшего неловкого движения со стороны Отелло и Дездемоны достаточно, чтобы вызвать улыбку у зрителя, – и впечатление страшной сцены пропало. Изобразить эту сцену хорошо, очень реально, – это вызывает отвращение.
Сальвини душит Дездемону за закрытым пологом. Мы не видим этой борьбы, забавной или отвратительной. Но тишина, которая наступает там, за пологом, это страшнее всякой сцены убийства. Сальвини предоставляет фантазии зрителей дорисовать эту сцену и дает ей только паузу, – поистине самую трагическую паузу, более трагическую, чем все слова.
Какое странное впечатление производят слова Отелло к Эмилии:
– Я не убил ее.
Для исполнителя они представляют огромную трудность. Отелло в эту минуту проигрывает все симпатии зрителей. Он как будто хочет улизнуть от возмездия. Убийца хочет спрятаться за великодушие жертвы. Желая избегнуть наказания, он ссылается на свидетельство несчастной, умирающей от его руки. Он останется, он сможет жить после этого?
Отелло-Сальвини злорадно смеется, когда Дездемона говорит, что она сама наложила на себя руки.
– Ага! Вот что это за лживая тварь! Она лжет даже в предсмертный час, перед лицом Господа!
Он иронически, с тем же злорадным смехом спрашивает Эмилию:
– Ты ведь слышала? Она сама сказала! Я не убивал ее? Я не убийца?
И, выпрямляясь, гордо и благородно произносит:
– Ее убил я!
Она солгала, идя на Божий суд!
Мы подходим к последним моментам.
Не казалось ли странным, что Отелло – в такие-то минуты! – вдруг вздумал вспоминать о своих государственных заслугах. Вот уж казалось бы совсем не время говорить о своей служебной деятельности.
Но… все повернулись, чтобы удалиться. Отелло останавливает их.
– Постойте! Республике я оказал услуг немало! – значительно говорит он.
В данную минуту он не более, как преступник, – но за ним есть заслуги, и во имя этих заслуг он требует, чтобы его выслушали.
Вот значение этих слов, которые Сальвини произносит таким многозначительным тоном, заставляя всех остановиться и его выслушать.