Когда я был моложе, эти ощущения были сильнее. Когда Руперт Харт-Дэвис [39] попросил меня написать аннотацию для сборника моих рассказов, завершил я ее так:
«Что же до личной стороны, то «Спектейтор» от 1 марта 1710 года начинался так: «Я заметил, что читатель редко, когда с удовольствием вчитывается в книгу, пока ему неизвестно, брюнет ли автор или белокурый, мягкого или холерического темперамента, женат он или холостяк и другие особенности подобного рода, так сильно влияющие на правильное понимание автора». Чтобы удовлетворить любопытство, столь естественное для читателя, можем сообщить, что мистер О'Брайан — брюнет, холерик и женат».
В те времена меня это устроило, но сейчас уже подобные высказывания кажутся утрированными. Без сомнения, имеется нечетко определенная зона между общественным и частным, о которой можно говорить без эгоизма. И поскольку Британская библиотека оказала мне огромную честь, подготовив данную библиографию, я расскажу, если позволите, кое-что о фоне, на котором писались книги, так педантично и аккуратно перечисленные в этой библиографии.
Тем не менее, в подробности о детстве и юности вдаваться не буду. Хотя это время имело определенные преимущества, но все же я на него взираю без особого удовольствия. Частично потому, что дом мой рассыпался на кусочки после смерти матери вскоре после завершения войны 1914-1918 годов, так что меня отправили жить к более-менее желавшим того родственникам в Коннемару и графство Клэр, а также к друзьям семьи в Англии. Частично, потому что большую часть этого времени я проболел. Это неприятно само по себе, но к тому же я лишился большей части регулярного образования и обычного общения.
К счастью, мне помогали гувернантка, дорогая мисс О'Мара, и некоторые преподаватели, которых я всегда буду вспоминать с благодарностью. К еще большему счастью, периоды длительного пребывания в постели я проводил в пределах досягаемости книг и читал бесконечно. Не то что я был хронически прикованным к постели инвалидом, вовсе нет — временами я ходил в школу, но, в целом, детство мое было очень одиноким (в скобках могу заметить, что, хотя я долгие периоды времени проводил в Англии и мне очень нравились англичане, особенно мачеха, именно Ирландия и Франция сформировали меня и дали образование в той мере, в какой я был сформирован и получил образование).
Одним из преимуществ, которые я упомянул, было море. Болезнь, мучившая мою грудь тогда и сейчас, не сильно влияла на мои силы. Когда она оставляла меня в покое (наступали долгие периоды ремиссии), мне рекомендовали морской воздух и морские путешествия. У дяди был двухтонный шлюп, а у некоторых друзей — лодки, это славно. Но что еще лучше, у моего хорошего друга Эдуарда, с которым у нас был общий наставник, имелся брат, а у брата — мореходная яхта, перестроенный торговый корабль с прямым парусным вооружением. Он набирал на нее экипаж из старшекурсников, более-менее подросших мальчишек и нескольких настоящих моряков, и выходил далеко в Атлантику. Юность обладает огромным запасом жизненных сил, так что хотя я никогда не стал настоящим марсовым матросом, но вскоре научился прилично убирать паруса, брать рифы и держать курс, что в будущем позволило отправляться в еще более дальние плавания.
Но к тому времени уже случился крах Уолл-стрит, мы вошли в Великую депрессию тридцатых. Люди учились, иногда успешно, как жить и даже развлекаться без прислуги, ждущей у стола, готовить, мыть посуду, застилать постели. Эта ранее неизвестная нам цивилизация наводила определенное уныние.
Что до меня, я продолжал писать, мне никогда и не приходило в голову заниматься чем-то другим. До войны я произвел на свет скучный, подражательный роман и множество коротких рассказов. В конце тридцатых меня целиком захватила книга о св. Исидоре Севильском и западном бестиарии. Для работы над ней я много читал в Британском музее, в Бодлианской библиотеке, Национальной библиотеке Франции, в Падуе и в Ватикане. Но между Мюнхеном и началом войны моя болезнь вернулась с еще большей силой. В этот раз она меня привела в печальное состояние: силы быстро не вернулись, и меня не приняли на действительную службу. Пока в Европе шел блицкриг, я, тем не менее, водил «скорую помощь» в Челси. Во время одного авианалета, когда меня не было дома, в него попала бомба. Никого не убило, но мои рукописи и заметки погибли полностью.
Вскоре после того, как блицкриг выдохся, я вступил в ряды одной из разведывательных организаций, которые процветали в годы войны, постоянно меняя аббревиатуры и соперничая друг с другом. Наша работа касалась Франции, и более я ничего не скажу — раскрытие методов и стратагем, которые однажды обманули врага и могут обмануть его в будущем, представляется мне глупым. После войны мы уехали в Уэльс (говорю «мы», потому что мы с женой вместе водили «скорые» и служили в разведке), где некоторое время прожили в высокогорной долине, чьи обитатели говорили по-валлийски. Славные люди, великолепные горы, но отвратительный климат. Мелкий снег залетал под шифер и образовывал дюны на кровати, куриные яйца замерзали. Солнце и вино стали казаться предметами первой необходимости. Во время краткого визита в Русийон мне повезло найти подходящий второй этаж в доме в маленькой рыбацкой деревне.
В нем жила старая дама, чей осел поднимался по узким ступеням и спал в задней комнате. В те годы деревня оставалась по большей части средневековой и никогда не испытывала потребности в водопроводе или канализации. В Уэльсе я собрал воедино том рассказов (радостный всплеск настоящей писательской работы после стольких лет официальных отчетов) и антологию путешествий. Они позволили нам провести и то, и другое, и даже электричество. Мы занимались плаванием (Средиземное море виднелось прямо за воротами городка напротив дома), исследованиями окрестностей и помощью соседям в сборе винограда — холмы за деревней покрывали виноградники.
В то время пересылка денег из Англии за границу строго регулировалась: нам было позволено получать лишь £200 в год. Не богатство, конечно, но при разумном распоряжении хватало бы, особенно с учетом того, что многое (например, рис и оливковое масло) стоили вдвое дешевле в Испании, всего в нескольких милях к югу. Мы неплохо жили до конца года, ожидая первого января, когда прибудут следующие £200. Шли месяцы, деньги не приходили. В конце концов, власти сообщили, что раз мы покинули Англию осенью, то следующий перевод должны ждать до следующей осени.
Тревожное, голодное время. Хотя наши соседи оказались невероятно добрыми и деликатными (сколько блюд свежих сардин от рыбаков и бочонков вина снизу), временами мы не знали, протянем ли так. В доме вообще не было денег, когда праведный издатель прислал оплату за перевод одной из моих старых книг, прислал в франках из французского офиса.
Но, как я помню, в целом мы были экстраординарно счастливы. Я много писал, работая над романом «Доказательства». Место действия я поместил в Уэльсе, хотя описанная ситуация могла произойти хоть на побережье Богемии. Когда я его закончил, была поздняя ночь, я пребывал в состоянии близком к прострации. Как бы мне хотелось строкой-другой передать силу общих эмоций и удовлетворения от того, когда ты пишешь хорошо. Я, конечно, говорю лишь о себе.
39
Руперт Харт-Дэвис (1907-1999) — крупный независимый книгоиздатель, редактор и директор Лондонской библиотеки.