Они почти подошли к борту фрегата.
— Надеюсь, что ты сегодня заночуешь на борту и расскажешь о Кумае, — предложил Джек. — А потом можно музыкой заняться. Мы целую вечность не играли ни ноты.
— Сегодня вечером? Думаю, нет. Почти наверняка буду занят. Но завтра вечером, с благословления...
— Доброй ночи, дорогой коллега, — произнес он, открывая дверь. — Надеюсь, я не помешал вашей работе?
— Вовсе нет, — ответил ван Бюрен. — Это всего лишь заметки для статьи на мою обычную тему для петербургской Академии.
— Я вам привез труп. Он у носильщиков Ву Ханя в тележке на дороге. Могу я попросить его занести? Есть еще один, крупнее, если вам нужен второй образец.
— Ох, конечно, как вы добры, как разумно, мой дорогой Мэтьюрин... Сейчас же очищу длинный стол.
Носильщики Ву Ханя, пусть и сильные, оказались ловкими и аккуратными. Они опустили свою укрытую белым ношу, не потревожив ни складки.
— Прошу, подождите немного у тележки, — обратился к ним Стивен.
Они неслышно вышли из комнаты, опустив глаза и сжав руки перед собой. Ван Бюрен убрал ткань.
— Это европеец.
— Да, — ответил Стивен, проверяя остроту скальпеля. — Английский ренегат. Водил с ним знакомство в Лондоне, это мистер Рэй.
— Английская селезенка, наконец-то! Английская селезенка, самая известная! И труп столь свежий, каких мне никогда не приходилось препарировать. Я вам бесконечно признателен, коллега. Смерть наступила в результате пулевого ранения, как я вижу. Винтовочная пуля. Любопытно.
— Именно так. То же самое и с его компаньоном, тот потяжелее. Его вы пару раз встречали. Рана столь же свежая. Может, они подрались. Послать за ним?
Ван Бюрен внимательно посмотрел в лицо Стивену и после паузы поинтересовался:
— Вы же это согласовали с визирем, Мэтьюрин?
— Разумеется. Он заявил, что двор это ни в коей мере не волнует. Защиту публично отозвали, о чем уведомили Дюплесси. А мы можем делать все, что нам заблагорассудится. Но он уверен, что мы будем осторожными и не останется опознаваемых останков.
— Тогда я полностью удовлетворен, какое же облегчение! Давайте в таком случае пошлем за вторым, а тем временем не начать ли с головы?
Работали они спокойно, с холодной, целеустремленной сосредоточенностью. Каждый четко понимал, с чем имеет дело, какие органы пригодятся для дальнейшего сравнения, а какие можно отбросить. Нужды в словах не возникало. Стивен присутствовал на множестве вскрытий и сам провел несколько сотен (сравнительная анатомия входила в число его основных интересов), но ни разу не видел такого умения, такой деликатности в отделении тонких материй, такой ловкости, твердости и экономии движений при отделении излишнего материала, такой скорости. Имея перед глазами подобный пример, он работал быстрее и аккуратнее, чем когда-либо раньше.
Ход времени он не замечал. Но все равно, когда длинный стол наконец-то очистили, полка ван Бюрена с заспиртованными образцами селезенки пополнилась двумя новыми сияющими банками, некоторое количество органов, столь же обезличенных, как товары в лавке мясника, сохранили в солевом растворе для последующего использования, а совершенно неузнаваемые останки заперли в оцинкованных деревянных ящиках, они удивились, обнаружив что на дворе все еще ночь. Сообщники сняли длинные фартуки, вымыли инструменты и руки и вышли наружу, посидеть в сиянии перевалившей за первую четверть луны.
— Какой приятный ветерок, — заметил Стивен. — Как же было душно и жарко.
— Душно и жарко, вне сомнений, но это лучшее вскрытие из всех, — ответил ван Бюрен, со стоном опускаясь на скамью. — Мои руки и спина закоченели. Завтрашние пациенты пусть покупают сушеных саламандр на базаре — я их не приму. Но Господи, это того стоило! Знаете, я с трудом справился с разочарованием, когда упустил вашего клерка из Пондичерри. По линии матери он индуист, и из благочестия его единоверцы, их здесь всего-то около дюжины, посчитали должным его кремировать. Вот, подумал я, глядя на возносящийся дым, мой последний шанс на хотя бы частично европейскую селезенку. Боже, как же мало дано знать человеку!
Они некоторое время сидели в тишине, слушая, как фыркают гекконы на стене позади, а потом ван Бюрен продолжил:
— Расскажите мне еще раз о носороге. Вы разве не подозревали об их присутствии? Никаких глубоких троп, ни помета, ни следов?
— Не подозревал. Все это там имелось, и стало очевидным для меня, когда я возвращался в монастырь, уже увидев животных. Но некая имбецильность, непрерывное состояние восхищения от возможности пообщаться с диким кабаном и почесать ему спину или пройтись под руку с орангутаном, заставили меня их не замечать. В первую очередь мне не хотелось упоминать носорогов при монахах в связи с приписываемым рогу афродизическим свойствам. Не желал наводить хотя бы тень подозрения. Так что на ум они мне даже не приходили. Да и в любом случае я никогда не думал, что они живут в горах.