– Батя, – шепотом сказал он, – всех дружков Козыря тащат в «Кресты». Видать, дальше колоть будут. Остальных в Литовский. Значит, отпустят скоро.
Гусь повернул голову к сыну, что-то беззвучно прошептал, проморгался и глубоко вздохнул.
– Нас тоже… как узнают, кого сцапали, повезут в «Кресты». На мне дело, просто так не отпустят. Да и ты со своими политическими…
Гусь встал, размял затекшие ноги и спину, огляделся, прижал голову Григория к себе.
– Уходить надо, сынок. Пока не опознали и не упекли.
– Как?
Гусь усмехнулся.
– Да как раньше. Когда с этапа срывались и от околоточных бегали. Дадим концерту, а эти шебутники помогут…
Шебутниками старый вор презрительно называл мелкую шпану, что ошивалась возле воровских малин и кабаков, а также пропойц и молодых дурачков, готовых за мелкую подачку и на шухере постоять, и легавых отвлечь.
Скок с недоверием посмотрел на отца, но возражать не стал. Паша-Гусь обладал таким опытом, что его сыну еще учиться и учиться.
…Поднятый в кутузке шум привлек внимание городовых не сразу. Те сперва подумали, что задержанные бузят, и пригрозили им палками. Но потом кто-то крикнул: «Да он помирает!»
Старший городовой подошел к решетке, недовольно буркнул:
– А ну цыть! Расступись!
На полу полулежал, хватаясь за живот, здоровый молодой парняга. Лицо сведено судорогой, на губах кровавая пена. Парень не стонал, только скрипел зубами и прижимал ладони к животу.
– Эй, болящий, ты чего?
– Фрол Тарасыч, не видишь – плохо ему… – заныл знакомый голос.
Городовой поднял голову. Местный запойный Колюня просительно смотрел из-за решетки, смиренно сложив руки на груди.
– Лекаря бы какого али фелшара… Помреть ишшо.
Колюню городовой хорошо знал, этого дурачка даже в Литовский не повезут, здесь отпустят.
– Семен, дай ключи, – позвал помощника городовой и повернулся к решетке. – Всем отойти в дальний угол. И смотрите, если что – маслину схлопочете разом. А ты, Колюня, тащи его к решетке.
Тот кое-как выволок больного парня к решетке, а когда городовые открыли ее, потащил дальше. Фрол Тарасович помог ему и выволок парня к скамейке.
– Посади его и дай воды, вот ведро. Семен, закрывай…
Городовой на миг отвлекся, а когда повернул голову, Колюня, скрючившись в три погибели, упал под ноги и завопил тонким голоском:
– Ай-ай-ай!..
Больной парень вдруг разогнулся, выметнул ногу и врезал ей по шее городового. Фрол Тарасович рухнул на пол. Второй городовой, что закрывал решетку, обернулся на шум, схлопотал удар в скулу и второй по уху. В голове вдруг зазвенело, стало пусто. Он сполз вниз, не чувствуя тела, и застыл в неудобном положении.
Больной парень – Скок – подскочил к городовому, вытащил из руки связку ключей, мигом отпер замок и распахнул решетку. Задержанные ломанулись к выходу.
У дверей околотка толпа столкнулась с жандармами и городовыми. Сразу вспыхнула драка. Численный перевес был на стороне задержанных, но жандармы, обученные ближнему бою, отшвыривали беглецов. Те поднажали и стали выдавливать жандармов на улицу.
Скок и Гусь были в центре толпы – самое безопасное место, но сейчас из-за скученности не могли толком даже шагнуть. Скок скрипел зубами от злости – ему бы вперед, он бы расшвырял жандармов.
Наконец впереди расступились, беглецы выдавили жандармов во двор. Скок прыгнул вперед, ловко ушел от руки городового и врезал тому по колену. Городовой от боли осел.
Толпа бросилась врассыпную. До спасительного переулка, где было темно, всего два десятка шагов.
В этот момент раздались выстрелы. Жандармы открыли огонь по убегавшим. Несколько человек сразу упали, еще трое присели и подняли руки, вопя: «Сдаемси, сдаемси!..»
Скок потащил отца в сторону, к забору, где были вставлены две доски. Но Гусь вдруг дернулся, стал падать на землю. Григорий, еще не понимая, попытался его поднять.
– Сынок… беги…
Гусь сел на землю, стал заваливаться на бок. В тусклом свете фонарей его лицо выглядело белым. Скок присел рядом и вдруг увидел на груди отца пятно крови.
– Беги. Отомсти им за меня и за… брата. Клянись!
– Батя! – Скок подхватил голову отца. – Встань, батя, я тебя унесу.
Мимо пронеслась чья-то фигура, над головой пропели две пули, одна ужалила беглеца, и тот с воплем покатился по земле.
Гусь оттолкнул руки сына, кашлянул. Изо рта потекла тоненькая струйка крови.
– Отомсти, сына! Клянись!
– Клянусь, батя, – осипшим голосом прошептал Скок. – Клянусь…
– Прощай сынок.
Скок заставил себя вскочить на ноги, прыгнул в сторону, потом еще раз. Пули прошли где-то рядом, донесся рев жандарма: «Уйдет, сучонок!»