— У нас, между прочим, такой войны не было, — сказал Ник.
— Если к числу погибших в вашей мировой войне добавить количество тех, кто пал в так называемых локальных конфликтах, то за двадцатый век примерно то на то и выйдет, — сказал Ломтев. — Но здесь, как по мне, ситуация хуже и будет ухудшаться и дальше.
— То есть позитивного сценария ты и вовсе не видишь?
— Нет, — сказал Ломтев. — Исключительно негативные, и то, что сейчас происходит в мире, и то, что происходило во времена моего первого… включения в повестку дня, не дает мне повода сомневаться в моем видении. Войны обычно происходят из-за неравенства, экономического, политического, какого угодно. А люди в вашем мире слишком уж неравны. Огромный разрыв между аристократами и простолюдинами…
— Существует достаточно давно, и его пытаются сократить.
— Ничего не выйдет, — сказал Ломтев. — Простолюдин, как бы богат и влиятелен он ни был, в этом мире никогда не сравнится с аристократом даже чисто по физическим параметрам. Социальный лифт, работающий исключительно через стихийный дар, который в подавляющем большинстве случаев наследуется внутри ограниченной группировки лиц, это, в общем-то, и не социальный лифт. И большая часть так называемых простолюдинов, которые неожиданно получили Силу, а вместе с ней и титул и какое-то положение в обществе, на самом деле является бастардами аристократов. Или потомками бастардов. И в количественном отношении эта цифра ничтожна и не может повлиять на общие расклады.
— А у вас этого, значит, не было?
— Нет, — сказал Ломтев. — Что не мешало нам всю дорогу воевать друг с другом. Но в вашем мире политические и экономические предпосылки для войн отягощаются тем, что, по факту, на Земле живут два вида существ, и один из них изначально ставит себя выше другого. Волки и овцы никогда не смогут договориться.
— А ДВР? — спросил Ник. — Там ведь у всех равные права, и лорды… в смысле, там нет лордов, там их называют дружинниками, не стоят выше обычных людей и не имеют никаких привилегий.
— ДВР — это утопия, — сказал Ломтев. — ДВР в том виде, в каком она существует сейчас, возникла из-за противоречий внутри самой аристократии, когда молодое поколение не желало мириться со властью старшего — тут надо еще помнить, что самый старший и властный сидел в Москве, за десятки тысяч километров оттуда — и, вооружившись модными демократическими идеями, устроило переворот. При поддержке обычных людей, конечно же, которые тоже поверили в эту сказку. Но если создавалась ДВР юными идеалистами, сейчас им управляют пожилые циники, вроде твоего отца. В ДВР выстроена целая система сдержек и противовесов, но сама конструкция довольно шаткая и проверку временем она еще не прошла.
— За столько-то лет и до сих пор не прошла?
— Один миг по историческим меркам, — сказал Ломтев. — Если все будет продолжаться так, как оно идет сейчас, я думаю, в течение двадцати лет ДВР и без всякого внешнего вторжения превратится во что-то более… отвечающее местным реалиям.
— То есть, аристократы вернут власть себе?
— Скорее всего, — сказал Ломтев. — При этом, вполне может быть, они не перестанут прикрываться демократическими ценностями, которые будут декларировать исключительно на словах.
— Но если все так печально, то что же делать обычному человеку? — спросил Ник. — Куда ему податься?
— Это не так важно, — сказал Ломтев. — Жить, в принципе, можно почти при любом режиме, и у вас тут еще не самые людоедские. Главное, чтобы избежать глобального разочарования, обычному человеку нужно отказаться от возможности поменять мир — ввиду ее полной бесполезности, разумеется — и построить для себя личную зону, которая даст требуемый им уровень безопасности и комфорта. Для себя и для своих близких.
— Иными словами, сидеть и не рыпаться? — уточнил Ник.
— Ну, по большому счету, да.
— Именно поэтому ты убил императора?
Ломтев глубоко вздохнул.
— Что не так? — поинтересовался Ник.
— Мы же говорим об обычных людях, которые хотят существовать в этом мире, — сказал он.
— А ты не обычный.
— И, кроме того, у меня никогда не было планов здесь существовать, — сказал Ломтев. — Все, что я сделал, я делал не ради себя. И на императора мне, по большому счету, было наплевать, он просто сам подставился. Не явился бы он тогда на поле боя, не случились бы в империи смутные времена.