«Помни, что Ты крещена в святой католической вере. Ты – дочь нашей церкви, и это – самое высокое звание, какое у Тебя было, есть и будет. Именно оно распахнет перед Тобой райские врата… Так будь же – подобно предку своему святому Людовику[30] – стойкой и усердной христианкой, чему Тебя всегда учили и ради чего Твой праведный венценосный пращур не раз подвергал опасности свою жизнь. Не слушай и не позволяй в своем присутствии произносить слов, которые оскорбляли бы Твою веру и Господа».
Я читала и перечитывала это письмо. Я знала, чего от меня ждут. Я направлялась в чужую страну. Я ехала к мужу, которого должна была постараться обратить в истинную веру. На мне лежала большая ответственность…
Оторвавшись наконец от письма, я поклялась себе и Богу сделать все, что в моей власти, чтобы принести в Англию свет истинной веры.
И тем же вечером мы узнали, что в Кале чума, что ехать туда опасно и что мы должны поворачивать в Булонь.
А наутро, еще до того, как мы тронулись в путь, ко мне явился герцог Бэкингем – по делу, якобы не терпящему отлагательства.
– Ваше Величество, – сказал он. – Этим утром я получил послание от короля Карла. Мне необходимо вернуться в Амьен, чтобы передать эти бумаги королеве-матери.
Я прекрасно понимала, что никаких бумаг он не получал. Позже мои подозрения подтвердились, поскольку я узнала, что гонцов из Англии никто не видел. Но Анна осталась в Амьене вместе с моей матерью, и потому герцог хотел вернуться и повидать перед отъездом юную королеву.
– Вы должны признать, – сказала Мами, – что, когда дело касается любви, для нашего герцога нет ничего невозможного…
Очередная задержка рассердила меня. Казалось, над нашим путешествием и впрямь нависло какое-то проклятие. Сперва занемог мой брат, затем – моя мать, после этого – чума в Кале, а теперь Бэкингем, повинуясь собственному капризу, умчался в Амьен!
Это было уж слишком!
Я громко поносила Бэкингема, пока Мами не умолила меня успокоиться.
И тут я подумала: а так ли уж я спешу покинуть родину? И мысль о грядущих переменах в моей жизни привела меня в чувство. Мне почему-то стало страшно… Я отправлялась в чужую страну, к чужим людям.
Поэтому, когда герцог Бэкингем вернулся, я уже вовсе не рвалась в путь. Ведь с каждым днем… с каждым часом оказывалась я все дальше от дома, от семьи, от привычной жизни…
Наконец мы прибыли в Булонь. Корабль нас уже ждал, и, когда я поднялась на борт, в ознаменование сего события грянул артиллерийский залп. Мами была рядом со мной и ободряюще улыбалась.
Я наблюдала с палубы, как медленно тают вдали берега моей родины. Вид бурного, грозного моря наполнял мою душу страхом. Корабль качало, и вскоре Мами уговорила меня спуститься вниз.
Казалось, это плавание будет длиться вечно, впрочем, в душе у меня царило такое смятение, что я вряд ли замечала все те неудобства, которые так раздражали моих спутников.
Наконец показалась земля. Я взошла на палубу и в первый раз взглянула на белые скалы.
Началась моя новая жизнь.
РАЗЛАД В КОРОЛЕВСКИХ ПОКОЯХ
Воскресным вечером, в семь часов, я ступила на английскую землю. Меня встречало несколько дворян; был сооружен временный мост, так что я легко смогла сойти на берег. Таково, объяснили мне, было распоряжение короля, с нетерпением ожидавшего вестей о моем прибытии. Сам он находился сейчас в Кентербери,[31] неподалеку от Дувра.
Мне хотелось знать, почему король не в Дувре, и я бы обязательно спросила об этом, если бы говорила по-английски. Мне было обидно, что супруг не явился встречать меня, но я не решилась говорить об этом через переводчика.
Мне сказали, что немедленно пошлют в Кентербери гонца с вестью о моем прибытии, и через час король будет здесь.
Я заявила – довольно надменно, как отметила потом Мами, – что я слишком устала, чтобы принимать нынешним вечером кого бы то ни было. Путешествие оказалось чрезвычайно утомительным, и мне необходимо поесть и отдохнуть.
Мне ответили, что все будет, как я пожелаю, и мы сразу же отправились в замок, где мне предстояло провести ночь.
Замок стоял неподалеку от берега, и я возненавидела это сооружение с первого взгляда. Замок был мрачен и совсем не похож на Лувр, Шенонсо, Шамбор… на те дворцы, к которым я привыкла. Когда же под ногами у меня заскрипели голые доски, я полностью ощутила все убожество своего временного пристанища.
Я сказала, что без промедления удалюсь в свои покои, поскольку больше всего нуждаюсь в отдыхе. Возможно, моей фрейлине и мне потребуется легкий ужин. Я ясно дала понять, что до утра не желаю никого видеть.
По крайней мере, англичане изо всех сил старались мне услужить и немедленно препроводили меня в мою комнату. Увидев ее, я задохнулась от ужаса. На стенах, правда, висели гобелены, но они были выцветшими и пыльными. Мами подошла к ложу и пощупала его. Оно было жестким и все в буграх. Я никогда не видела ничего подобного ни в одном из наших замков или дворцов. И эту комнату приготовили для королевы Англии!
– Не обращайте внимания, – ласково сказала мне Мами. – И не сердитесь. Потом вы все обустроите по своему вкусу. Но пока придется мириться с тем, что есть…
– Может, они не хотели моего приезда? – спросила я, с ужасом оглядывая обшарпанную комнату.
– Конечно же, хотели, – успокаивающе заверила меня Мами. – Но вы должны помнить, что они живут совсем не так, как мы. По сравнению с нами они – просто варвары.
– А как же герцог Бэкингем и граф Голланд? В элегантности они не уступают французам, – сказала я.
– Возможно, их замки – другие. Но не думайте сейчас об этом. Нам надо отдохнуть. Утро вечера мудренее… А потом, в свете дня все выглядит иначе… – убеждала меня Мами.
– Сомневаюсь, что это место когда-нибудь будет выглядеть лучше, – подавленно проговорила я. – Оно станет еще хуже, когда солнце высветит все его уродства.
Но Мами, как обычно, успокоила меня. Мы немножко поели, а затем она уложила меня в постель.
Но, несмотря на усталость, я никак не могла заснуть. Возбуждение, от которого я трепетала во время свадебных торжеств, теперь улеглось, и на смену ему пришли мрачные предчувствия.
И все-таки Мами была права. Днем я действительно почувствовала себя лучше. Солнечный свет хоть и изобличил плачевное состояние полога на кровати, но озарил темные углы и разогнал тени, которые так пугали меня прошлой ночью.
Завтрак подали в комнату, но стоило нам с Мами приняться за еду, как вошел слуга.
Почтительно поклонившись, он произнес:
– Простите за вторжение, Ваше Величество, но король только что прибыл из Кентербери и желает сообщить, что ждет встречи с вами.
Я вскочила. Я увижусь с ним без промедления! Этой минуты я ждала с тех самых пор, как взглянула на его портрет и узнала, что стану женой этого человека.
Мами встревоженно посмотрела на меня и посоветовала не проявлять чрезмерной импульсивности. Я улыбнулась.
– Он мой муж, – напомнила я Мами, – и, естественно, я горю желанием встретиться с ним.
Она привела в порядок мои волосы и пригладила одежду.
– Вы выглядите восхитительно, – прошептала Мами, поцеловав меня.
Затем я спустилась по лестнице в зал.
Я сразу узнала человека, стоявшего внизу, и быстро двинулась к нему, собираясь опуститься перед ним на колени и сказать, как меня учили, что я приехала в страну Его Величества, чтобы стать преданной и покорной его супругой… но слова не шли с языка, из-за душевного волнения мне отказал голос, и, когда король подхватил меня на руки, из глаз у меня хлынули слезы.
Карл был очень нежен. Он достал свой платок и вытер мне глаза; затем он поцеловал меня в лоб и в мокрые от слез щеки… и не один раз, а несколько.
– Ну почему, – ласково произнес он по-французски, поскольку я не знала английского, – почему мне приходится целовать вас плачущую? Вы должны бы знать, что находитесь не среди чужих людей и не в стане врагов. Вас привел ко мне сам Господь Бог, а разве Он не наказал вам оставить своих родных и прильнуть сердцем к мужу своему?
Я кивнула в знак согласия.
– Ну вот и хорошо, – тихо промолвил король. – Все хорошо… Что касается меня… то я буду для вас не столько господином, сколько нежным и преданным слугой, и постараюсь сделать вас счастливой.