Но я продолжала смеяться, и Карл тоже сделал попытку улыбнуться.
– Что за странная мысль? – говорила я. – Все монархи – помазанники Божии, власть над людьми дана им свыше, а на что способны эти вечно угрюмые, одетые в черное пуритане с их смешными, стриженными в кружок волосами?
Господи, как же наивна я была! Если бы мы с Карлом проявили тогда чуть больше осмотрительности, нам бы удалось избежать многих грядущих бед.
Но в то время меня больше всего волновало положение, в котором очутилась моя бедная матушка.
Карл прекрасно понимал, что, с точки зрения политической, королеве Марии нельзя давать прибежище в Лондоне, но я-то хотела именно этого! Для меня была невыносима сама мысль о том, что моя мать станет скитаться по Европе в поисках приюта. Я очень сердилась на своего брата, который полностью подпал под влияние Ришелье и потому позволял ему так обращаться с нашей матерью.
Ей в конце концов было назначено денежное содержание, но более всего мой братец мечтал о том, чтобы бедняжка навсегда покинула Францию.
«Как же это ужасно, – думала я, – уезжать из своего дома, в котором прежде ты была полновластной хозяйкой!»
Пока же матушка моя находилась в Голландии, но агенты Карла доносили ему, что французская королева-мать собирается приехать в Англию.
– Полагаю, моим подданным это не понравится, – сказал Карл, с печалью глядя на меня. Он знал, что англичане недолюбливают меня – ведь я была чужеземкой и вдобавок католичкой. – К тому же наша казна почти пуста, и мы не сможем сделать так, чтобы Ее Величество ни в чем не терпела недостатка.
– Не волнуйтесь об этом, – ответила я. – Думаю, матушка будет рада и тому, что тут ее ждет сердечный прием.
Мой муж выглядел подавленным и растерянным, и я решила не говорить ему, что отлично осведомлена о поручении, данном им одному из своих верных людей. Этот человек был отправлен в Голландию с тем, чтобы отговорить мою мать от приезда в Лондон.
Разумеется, она догадывалась о том, что будет в Англии непрошеной гостьей, но полагала, будто я богата и независима. Ведь я была королевой! Может, до нее и доходили слухи о том, что в нашей стране сейчас неспокойно, но она не придавала им никакого значения, ибо привыкла не приноравливаться к обстоятельствам, но обстоятельства приноравливать к себе.
Мне не терпелось услышать от нее новости о новорожденном дофине. Ведь Анна Австрийская после долгих лет бесплодия наконец-то произвела на свет мальчика.
Впрочем, я понимала доводы Карла, не желавшего видеть мою мать при своем дворе, и потому решила склонить его к тому, чтобы он позволил королеве приехать к нам ненадолго, – всего лишь погостить. В душе же я надеялась, что она останется у нас навсегда, ибо очень нуждалась в ее жизненном опыте и советах.
Но внезапно мы получили из Голландии удивительное известие. Моя мать отбыла из этой страны, и ее корабль вот-вот пристанет к английским берегам. В плавании ее сопровождает свита из ста шестидесяти человек и множество слуг; вдобавок она прихватила с собой шесть экипажей и семь десятков лошадей.
Все это могло означать лишь одно: французская королева-мать намеревалась надолго обосноваться в Англии.
Карл был в полнейшем замешательстве.
– Как же так?! – в отчаянии восклицал он. – Ведь я же не приглашал ее! Она едет сюда незваной!
Я прекрасно понимала, что он уже прикидывает, во сколько обойдется нам содержание ее двора, и мне было больно видеть его таким расстроенным. Я подошла к нему и с мольбой в глазах произнесла:
– Прошу вас, не волнуйтесь, друг мой. Вы не можете не принять ее. Ведь она моя мать!
В то время я снова носила под сердцем ребенка, и потому муж очень боялся обеспокоить меня. Правда, он все-таки завел речь о деньгах и о том, как отнесутся его подданные к приезду еще одной француженки, но в конце концов сдался и даже пообещал оказать ей почести, каких требовало ее высокое королевское положение. Пока же я получила три тысячи фунтов на обустройство ее покоев и на покупку новой мебели.
Я крепко обняла его, расцеловала и сказала, что он самый замечательный муж на свете и что я горжусь им. Еще я прибавила, что моя мать будет счастлива узнать, как мы любим и уважаем друг друга.
Итак, я вернулась в Сент-Джеймс, где жили мои дети, и самолично выбрала там пятьдесят комнат, предназначенных для королевы-матери и ее приближенных.
Я должна была разрешиться от бремени спустя четыре месяца и потому быстро уставала, однако лично следила за работами в покоях моей матери. Я так мечтала поскорее обнять ее!
Дети, узнав о приезде бабушки, очень обрадовались и тоже с нетерпением ожидали ее. Карлу было уже восемь лет, и он походил на своего деда. Из-под темной челки глядели такие пытливые глаза, каких мне не приходилось видеть ни у одного ребенка. Мэри, годом младше брата, была совершенно прелестна, как и наш третий отпрыск – Джеймс; Елизавете только-только исполнилось три года, а Анна была еще совсем малютка. Через несколько месяцев после ее рождения я вновь забеременела.
Я очень гордилась своей здоровой натурой и тем, как пылко любил меня Карл. Мне не было еще и тридцати, и я часто задавала себе вопрос, скольких детей суждено мне родить. Однако беременности утомляли меня, и нередко я чувствовала себя совсем разбитой!
И все же, забыв о своем состоянии, я старательно готовилась к приезду матушки. Меня обрадовало известие о том, что королеву-мать лондонцы встретили приветственными кликами. Городские улицы были украшены штандартами, и сам лорд-мэр выехал ей навстречу.
С тех пор как пуритане стали играть заметную роль в жизни страны, я не доверяла жителям Лондона и опасалась выражения негодования и гнева, однако, очевидно, любовь к празднествам пересилила их презрительное отношение к католикам. Вдобавок, успокаивала я себя, англичане все же помнили о том, что к ним прибыла мать их королевы.
Вскоре до моего слуха донеслось пение труб, возвещавшее о приближении кортежа, и я поспешила на крыльцо. Маленький Карл держал меня за руку, а остальные дети отстали от нас. Но в ту минуту я не думала о соблюдении всех церемониальных условностей.
Я подбежала к карете и, забывшись от волнения, попыталась сама открыть дверцу. Один из слуг помог мне, и я тут же опустилась на колени и попросила мать благословить меня.
Затем мы вместе вошли во дворец, и я показала дорогой гостье приготовленные для нее апартаменты.
Бедная королева Мария поразила меня происшедшей в ней переменой. Я давно не видела ее, мы только переписывались, – все эти годы я была счастлива, училась любить мужа и делала все, чтобы создать хорошую семью, и даже думать не хотела о том, что на свете есть несчастливые люди. Моей матери было шестьдесят пять лет, и сейчас я с трудом узнавала в этой изможденной, пожилой и усталой женщине прежнюю гордую государыню. Моя матушка никогда не была красавицей, последние же печальные события наложили неизгладимый отпечаток на ее лицо, так что неизменным остался лишь ее непреклонный характер. Мне даже стало совестно оттого, что я так счастлива со своим мужем и без страха гляжу в будущее.
Она не умолкала ни на минуту! Она жаловалась на бедность – да, да, на бедность – и на судьбу, столь неблагосклонную к ней, говорила, что, видимо, придется заложить или продать все оставшиеся у нее драгоценности – иначе, мол, ей грозит нищета.
– Милая матушка, – перебила я, – продайте их мне! По крайней мере, вы утешитесь тем, что они не покинут нашу семью.
Королева потрепала меня по щеке, назвала хорошей девочкой и выразила радость по поводу того, что я так богата.
– Вовсе нет, мама, – отвечала я. – Денег у нас как раз мало, и, чтобы получить их, Карл вынужден вводить множество новых налогов.
– Налоги – это головная боль всех королей! – ответила мне мать. – Конечно же, деньги в стране есть всегда, дитя мое, надо только уметь добыть их. Разумеется, ты получишь мои драгоценности. И не беспокойся, я не задержусь у вас надолго…
– Не задержитесь надолго?! – воскликнула я. – О чем это вы, мама?
– Дорогая моя Генриетта, – сказала она, – я не сомневаюсь, что ты рада моему приезду, но обстоятельства могут сложиться так, что мне скоро придется вернуться во Францию.