Роман Алены и Вадима, между тем, развивался по всем законам этого жанра. Причем законы все больше и больше утомляли ее своей правильностью. Он стал часто заводить разговоры о будущем, причем в этот момент его лицо становилось подозрительно одухотворенным. Он начал намекать, что хорошо бы снять квартиру, чтобы жить там вместе, что настанет час, когда нужно будет принять окончательное решение, что он планирует иметь, как минимум, двух детей — и все в том же духе. Разговоры на эту тему Алену настораживали. Ей совсем не хотелось замуж. Не в том смысле, что ей не хотелось замуж за Терещенко — он ей очень нравился. И в последнее время, когда исчезли общие интересы, связанные с расследованием убийств, она даже начала понимать, что влюблена в него. Им было хорошо вместе, а когда он отсутствовал, она ловила себя на том, что думает о нем непрестанно и желает, чтобы он скорее пришел. Но дело ведь не в этом. Ее вообще очень пугала перспектива брака. Она даже вспомнила советы Корнелии и принялась перечитывать дамские романы, дабы «настроиться на волну». Но ничего у нее не выходило. Она с радостью вникала в его дела, их романтические свидания при свечах и с шампанским походили на свидания в телесериалах — они вместе ходили в гости, в театр и просто по улице, но представить себе, что она будет это делать всю оставшуюся жизнь только с Вадимом… В общем, книжки не помогли.
Но все это отошло на второй план в связи с премьерой «Гамлета». Они явились в театр с чувством гордости за то, что благодаря их усилиям репетиции удалось все-таки довести до конца. Они ходили по фойе, то и дело наталкиваясь на знакомые лица, чинно раскланивались, улыбались, в общем, вели себя, как культурные люди. А после первого акта Вадим все-таки сорвался и потащил ее в буфет. Алена поняла, что упираться бесполезно — в нем, по всей видимости, с детства укоренилась уверенность, что бутерброд с колбасой, запитый шампанским в театральном буфете, является неотъемлемой частью спектакля. И хорошо еще, если он не думает, что самой значительной частью.
— Это просто сумасшедший спектакль! — восхищенно заявил Терещенко, пробираясь сквозь толпу к стойке буфета.
— Да… — она попутно извинилась, наступив кому-то на ногу. — Очень похоже на фильм «Ромео и Джульетта» Бэза Лурдмана.
— Не эстетствуй! — он повернулся, одарив ее широкой радостной улыбкой. — Я смотрел на одном дыхании, хоть и знал почти все наизусть.
— Да, в общем-то, действительно хороший спектакль, — неожиданно согласилась она. — Только мне все время казалось, что либо появится гуру из-за кулис, либо кто-нибудь опять найдет труп.
— Типун тебе на язык! — он сдвинул брови, но не надолго. Тут же опять улыбнулся. — А гуру, кстати, пропал.
— Ты знаешь, отец Гиви — человек, который в этом деле напугал меня больше всего, — призналась она. — Он — серый кардинал. Он стремится управлять людьми исподтишка. Наверняка он многое знал, болтался же по театру, как тень. Скорее всего где-то что-то подсмотрел, но никому ничего не сказал — выжидал, а люди гибли. И все это, чтобы в него верили, а как следствие, подчинялись. Он — страшный человек. Хуже Ляхина, зарезавшего собственного дядю.
— Да… — протянул Вадим. — Не знаю, где он выплывет в следующий раз. А пока мы, конечно, объявили всероссийский розыск, но где там! Он ведь вышел из изолятора с подпиской о невыезде и тут же словно растворился в пространстве. Таких бы я сажал в первую очередь, и навсегда. И не говори мне сейчас о презумпции невиновности. Это к гуру не относится.
— Не спорю.
Вадим покосился на нее с подозрением:
— Опять издеваешься? Начиталась книжек про настоящих женщин?
— Мне уже нельзя с тобой согласиться? — усмехнулась Алена.
— Это не входит в концепцию наших отношений.
Он остановился у края гудящей толпы, окружившей со всех сторон буфет.