— А почему Офелия в воде?
— А где ей еще быть? Ты что, «Гамлета» не читал?
— Дурдом какой-то тут! — вздохнул он.
— Это не дурдом, это театр. Впрочем, это одно и то же, — наставительно заметила Алена.
— Слушай, без гида я тут не разберусь. Ради всего святого сжалься надо мной!
— Бог подаст! — хмыкнула она, упиваясь своим злорадством.
В фойе театра собрались все — начиная от режиссера и кончая дворником Палычем. Первый сидел в большом кресле у стены в глубокой прострации. Время от времени он шевелил бескровными губами и обводил фойе безучастным взглядом. Директор театра, поджарый старикан по фамилии Архитектор, быстро манипулировал пальцами, перелистывая страницы своего потрепанного блокнота, словно что-то пытался там отыскать. С директором театра Алена знакома не была, если не считать того, что она пару раз столкнулась с ним у служебного входа. Так что ничего об этом человеке сказать не могла. Актеры и остальная интеллигенция театра вели себя сдержанно, каждый на свой лад выражая скорбь по безвременно ушедшему коллеге. Уборщицы и гардеробщицы тихо плакали, беззвучно сморкаясь в белые платочки. Подсобные рабочие и осветители держались с видимым безразличием, взгляд их с утра уже был смешан с водкой, поэтому они вообще мало что понимали из происходящего. Словом, собрание выглядело довольно пристойно. Первым выступил Горыныч. Он вкратце обрисовал суть дела, предупредил, что с каждым из присутствующих будет проведена беседа, что в целом эти беседы должны помочь следствию и так далее. Алена украдкой поглядывала на тетку Таю и с удовольствием замечала, с каким восхищением взирает та на своего давнего знакомого. Теперь Алене казалось, что бремя устройства личной жизни родственницы с нее спало. Иногда она сама ловила молящие взгляды Вадима Терещенко, он просто неприлично пялился на нее, но она предпочитала их не замечать. Пусть помучается. Надо сказать, что не только злорадство удерживало ее от общения с Вадимом. Ей вовсе не хотелось влезать в новое следствие. Она уже по горло сыта убийствами и убийцами. Однажды она уже расследовала массовые убийства, и что из этого вышло? Да ее саму чуть не убили! Нет, дважды на одни грабли она не наступит. Она всего лишь журналистка-неудачница, опоздавшая с интервью — вот и все. Остальное — дело милиции. Сейчас она поговорит со следователем (уж лучше бы это был кто-нибудь другой, а не Терещенко) и забудет дорогу в этот театр, пока дело не закроют.
— Ты уже сообщила в свою редакцию? — шепнула Настена.
— С чего это? — Алена развернулась к ней всем корпусом. — Я не телетайп.
— Ну и дуреха! Лично я уже позвонила Коржику. Он сюда летит на всех парах вместе со своей съемочной группой.
— Ну и будет тебе на орехи.
— А кто узнает? — с невинным видом заявила та и демонстративно пожала плечами.
— Я считала, что ты без ума от Журавлева. По крайней мере, меня его смерть расстроила, хоть я и не была почитательницей его таланта. А ты бегала на все его спектакли, такими взглядами провожала… — изумилась Алена, которая подумала, что ей почему-то и в голову не пришло сообщать кому-либо о трагической гибели актера.
— Не строй из себя святошу, — скривилась Настя, — это ведь журналистика, детка! Народ должен знать, кто-то народу обязан рассказать. И лучше, если этот кто-то будет Коржиком. Журавлева не вернешь, хоть он и был лапочкой, а Коржику такая новость поднимет рейтинг.
— Не продолжай, — Алена замахала на нее руками, — сделала, и бог с тобой. Только не разглагольствуй. Звучит это как-то слишком уж цинично.
— Но ты же непременно напишешь о своем последнем интервью с Журавлевым. Не прикидывайся, если сама не догадаешься, твой главный редактор тебя заставит. Ты же последняя, кто видел его живым.
— Предпоследняя, — уже машинально повторила Алена и со злостью плюнула: — Тьфу ты! Черт бы побрал ваш театральный мир!
— Знаешь, — Настена проникновенно посмотрела на нее, — с тех пор как ты начала увлекаться дамскими романами, ты очень изменилась. Брось их, они тебя не красят.
— Я буду вам очень признателен, если вы вспомните до мелочей все странности, которые произошли за последние несколько дней, а может быть, и раньше, но, по вашему мнению, связаны с этой… страшной трагедией, — загробным голосом закончил Горыныч и в полном молчании опустился на стул.
Пауза затянулась. Актеры начали перешептываться и явно не собирались вступать в обсуждение. Горыныч с надеждой покосился было на главного, но тут же отвернулся — тот по-прежнему находился в прострации, раскачивался из стороны в сторону с горестной миной и шевелил белыми губами.