— Могу я поговорить со следователем Терещенко?
— Его нет, — прозвучало довольно равнодушно. — Что передать?
— Передайте, что Алена Соколова звонила из театра.
— И все? — усмехнулись в трубке.
— Это и так слишком много, — она отошла от телефона и взглянула на большие напольные часы. Стрелки показывали девять.
«Если он вернется в кабинет, то узнает о ее звонке и примчится в театр. А если нет, то она все равно пойдет домой минут через тридцать. С гуру дольше не побеседуешь, если он вообще пожелает с ней говорить».
В коридоре было пусто. Алена удивилась — спектакль окончился всего каких-нибудь десять минут назад, и все уже разошлись? Может быть, устали за сегодняшний бурный день? На лестнице она встретила Коржика, он угрюмо кивнул ей.
— Что Настена? — Алена решила поддержать несчастного горемыку.
— Вот жду!
— Неужели помирились?
— Еще пара месяцев такой жизни, и я либо повешусь, либо сяду в тюрьму.
— Выбор небольшой, — усмехнулась она, — а за что в тюрьму-то?
— За убийство, — мрачно изрек влюбленный страдалец.
— Говорю тебе, лучше бы научился мыть посуду. Все проблемы разом исчезнут.
— Ей не нравится, как я мою посуду.
— А ну вас!
— Подвезти? — неожиданно оживился Коржик, видимо, надеясь, что ее присутствие разбавит гнетущую атмосферу, возникшую между ним и Настей.
— Нет. У меня еще дела.
— Какие у тебя могут быть дела в пустом театре?
— Это он только кажется пустым! — Алена перешла на заговорщицкий шепот: — За сценой в кругу своих последователей молится отец Гиви.
— А ты одна из них, что ли? — опешил Коржик.