– Будем надеяться, что оно действительно закончилось, – прошептала Мами.
– Что с тобой? Почему ты сегодня какая-то не такая? В прежние времена ты всегда смеялась, – упрекнула я свою любимую фрейлину.
– Прежние времена кончились, – грустно проговорила она. – Попытайтесь не забывать, что мы с вами в другой стране… и что теперь страна эта стала нашей.
– Я изменю ее, – уверенно заявила я.
– Вы говорите, как дитя, – сказала Мами.
Я прищурила глаза.
– Разве? Моя мать и сам папа сказали, что я должна ее изменить. Они что, тоже дети? – съязвила я.
– О, будьте осторожны, девочка моя, будьте осторожны! – предостерегла меня Мами.
Я так и не смогла рассеять тревог Мами, столь для нее необычных. Я бы рассердилась, если бы не понимала, что такая перемена в настроении Мами вызвана лишь заботой обо мне.
Но Мами не могла отнять у меня моего триумфа. Ведь в карете я победила! Этого нельзя было отрицать. Хотя я отлично помнила, что моя собственная мать относилась к моим выходкам – вроде сегодняшней – отнюдь не так снисходительно, как Карл. Если бы такое произошло во Франции, меня бы отчитали, наказали и не подумали бы обращать внимания на мои капризы.
Но сейчас меня волновала предстоящая ночь.
Как все это отличалось от королевского отхода ко сну в Лувре! Здесь монарха раздевали лишь двое дворян, и по французским меркам такой образ жизни казался весьма странным и совсем не королевским.
Потом король вошел в ту жалкую, безобразную комнату, где я ждала его, и огляделся. Я было подумала, что он собирается сказать что-то о ее убогости – и, возможно, извиниться, – но, по-видимому, он лишь хотел убедиться, что мы остались одни.
Затем он подошел к двери и запер ее на ключ.
В своем ночном одеянии Карл выглядел совсем другим – он потерял ту внушительность, которая так напугала меня в карете. Впрочем, он, кажется, забыл про всю эту историю. Да и днем он разозлился не на меня, а на Мами, что поразило меня своей чудовищной несправедливостью.
Карл лег на кровать и уложил меня рядом с собой; затем обнял меня и стал говорить, как он счастлив моему приезду, как я ему нравлюсь… И еще он напомнил мне, что наша обязанность – иметь детей.
Я слушала и ждала.
Я была покорной в его объятиях. Помня о своем долге, я решила, что, собравшись с духом, смогу выдержать все…
А потом я лежала, сбитая с толку, и удивлялась, почему люди вроде мадам де Шеврез, герцога Бэкингема и графа Голланда в таком восторге от подобных сцен.
Король же казался вполне довольным. А я… Утомленная всеми переживаниями минувшего дня, я быстро уснула.
Утром, когда я открыла глаза, дверь нашей опочивальни была отперта, а короля на ложе не было. Мои дамы вошли, чтобы помочь мне с туалетом, а Мами вопросительно посмотрела на меня.
Я кивнула.
– Да. Это случилось.
– И вы?..
Я пожала плечами.
– Могло быть хуже…
– Я знаю, король добр, – сказала Мами.
Но она все еще держалась как-то неловко, и я решила, что она никак не может забыть об истории с каретой.
– Не нравится мне эта Англия, – сердито завила я. – И король мне не нравится. Я хочу домой!
– Тш-ш, – прошипела Мами. – Не дай Бог кто-нибудь услышит!..
Я бросилась к ней и уткнулась лицом ей в грудь, а Мами укачивала меня, как ребенка. Мне хотелось поведать Мами, что только благодаря ей я способна находиться в этой ужасной стране, что я устала быть королевой Англии и хочу снова стать просто французской принцессой.
– Хочу домой, – плакала я.
– Тш-ш, – успокаивала она. – Не будьте ребенком.
Мы провели в Кентербери еще одну ночь, похожую на первую, и я была рада покинуть грязные обшарпанные комнаты и оказаться на свежем воздухе, среди лесов и полей. Мы проезжали мимо зеленых лугов и величественных деревьев – и надо признать, места эти были очень красивы. Когда Кентербери остался позади, я почувствовала себя лучше. Мне не очень нравился мой муж, но я надеялась, что буду видеться с ним не слишком часто. Днем я буду проводить время с Мами и моими придворными дамами; мы сможем вместе танцевать, петь, шутить и презирать нашу новую страну, тоскуя по далекой родине. И тогда я смогу вынести жизнь с английским монархом.
Мы прибыли в Грейвсенд, где должны были остановиться в гостях у графини Леннокс. Она дожидалась нас – и приветствовала короля с величайшим почтением. Затем повернулась ко мне и низко склонилась передо мной. Она сказала, что для нее великая честь принимать нас, и добавила, что у нее есть важные новости, которые она должна немедленно сообщить государю.
Графиня очень серьезно посмотрела на нас и продолжила:
– Чума, Ваше Величество. Вам и королеве очень опасно проезжать по улицам Лондона.
– Но народ ждет нас, – возразил мой муж. – Люди хотят увидеть королевский кортеж и насладиться великолепными зрелищами, которые мы намеревались устроить в честь приезда моей супруги.
– Однако дела обстоят так, что в Лондоне вам появляться нельзя, милорд. Вам еще многие скажут об этом, но я сочла своим долгом доложить вам о чуме без промедления.
Как серьезен был король! Казалось, он вообще никогда не смеется. Может, именно поэтому мне было так трудно полюбить его.
И вот, вместо того чтобы устроить нам радушный прием, на который я надеялась, озабоченные люди сгрудились вокруг короля, решая, как поступить.
Меня проводили в покои, где я могла отдохнуть, и Мами пошла вместе со мной. Не успели мы присесть, как явился отец Санси и сказал, что хочет со мной поговорить. Мами ушла и оставила меня наедине с духовником, чего мне сейчас хотелось меньше всего на свете.
Отец Санси начал упрекать меня за то, что я ела мясо в Кентербери, а я ответила заготовленной фразой: я, дескать, всего лишь следовала обычаям своей новой страны.
– Следовать обычаям еретиков! – загремел отец Санси. – Прекрасное начало! И что же вы собираетесь делать дальше? Отречься от истинной веры, потому что таков обычай дикарей, среди которых вы живете?
– Есть мясо и отречься от веры – это разные вещи, отец мой! – возразила я.
– Вы согрешили!.. Вы выказали неуважение к святой церкви! – негодовал он. – Больше этого не повторится, отец мой! – смиренно пообещала я.
Он, казалось, немного успокоился, однако глаза у него по-прежнему горели и весь он был исполнен религиозного рвения. Оглядевшись вокруг, он презрительно изругал комнату, хотя она была намного лучше, чем в Дувре или в Кентербери.
– А сейчас, – продолжил отец Санси, – они боятся провезти вас по улицам Лондона. Чума, говорят они. Позвольте заметить, миледи, что в этой проклятой стране всегда свирепствует чума, и так будет до тех пор, пока сей заблудший народ не встанет на путь истинный! Чума – это кара Божья! Будь проклят тот день, когда мы ступили на эту землю!
– Моя мать так не считала. Как и Его Святейшество, – напомнила я.
Отец Санси погрозил мне пальцем.
– Папа с большой неохотой выдал разрешение на этот брак, но у Его Святейшества были свои соображения. – Он приблизил свое лицо к моему. – Нужно начинать без промедления. Вы избраны для великой цели, миледи, – вернуть этот народ в лоно святой католической церкви!
Я старалась выглядеть серьезной, но жаждала, чтобы отец Санси ушел. Мне так много нужно было рассказать Мами! Я опустила глаза и скромно сложила руки. «В каком же платье мне лучше всего въехать в Лондон?» – спрашивала я себя, глядя в пол.
– Но, – продолжил отец Санси, возвышая голос, – вы ничего не достигнете, если будете есть мясо в постный день.
Самым простым способом отделаться от него было не спорить, хотя удержаться было ужасно трудно! Я прочла вместе с духовником молитву, и наконец он ушел.
В комнату вбежала Мами.
– Я слышала, что мы отправимся в Лондон на барке, чтобы не ехать по зачумленным улицам города, – поторопилась сообщить она. – И вы наденете зеленое платье. Король тоже будет в зеленом наряде. Полагаю, это должно символизировать весну.
Затем я оделась. Мы посмеялись над моим рассказом про отца Санси, и я добавила: