– Карл, вам пора остепениться, – сказала я.
– Уверяю вас, матушка, я вовсе не такой уж сумасброд, – оправдывался он. – У меня одна цель в жизни: вернуть трон.
– Мадемуазель де Монпансье не должна узнать об этой Люси Уолтер! – сказала я.
Он пожал плечами.
– Поймите, Карл: этот брак очень для вас важен. У нее огромное состояние, – говорила я.
– Я знаю, – спокойно ответил он.
– Карл, вы обязаны добиться ее согласия. Уговорить ее будет нетрудно – это одно из пустейших и легкомысленнейших созданий на земле, – продолжала я.
– И это создание станет моей женой?! – с возмущением отозвался Карл.
– Все дело в ее деньгах, – уговаривала я сына. – Пожалуйста, постарайтесь очаровать ее. Это необходимо. Королева Анна устроит так, что вы встретитесь в Компьене. Там есть один уютный особнячок… Это так романтично.
– Что может быть романтичнее большого состояния! – цинично заметил Карл.
Однако он все же отправился в Компьень.
Все вышло просто ужасно. Думаю, что Карл к этому и стремился. Королева Анна искренне хотела помочь мне. С нею был и юный Людовик. Я не без удовольствия отметила, что мадемуазель де Монпансье с особой тщательностью выбрала туалет для этой встречи и сделала изысканную прическу. Анна-Луиза не сводила с Карла сияющих голубых глаз. Он же был с нею холодно вежлив. Обед прошел в натянутой обстановке. Королева и мадемуазель де Монпансье интересовались новостями из Англии, но Карл отвечал, что, находясь долгое время в Голландии, вынужден был полагаться исключительно на слухи. Моя племянница откровенно скучала, а Карлу это было как будто безразлично. По-французски он изъяснялся не так бегло, как его брат Джеймс, и в продолжение обеда не раз извинялся за это. В довершение всего Карл отказался от дичи и потребовал себе баранины, чем окончательно шокировал мадемуазель, которая сочла, что у него не слишком изысканный вкус и что такой человек не годится в мужья столь утонченной особе, как она.
После обеда они остались наедине. Не знаю, о чем они там беседовали четверть часа, но я поняла одно: Карл был решительно настроен сам выбрать себе невесту и не имел ни малейшего намерения позволить мне сделать это за него. Мадемуазель де Монпансье была явно задета; что же до Карла, то он сохранял непроницаемое выражение лица, но все же мне стало ясно – умея привлекать женщин, он в той же мере владел искусством отталкивать их от себя.
Позже он сказал мне, что не делал ей комплиментов, потому что не нашел ни одного подходящего. Но так как от него этого ожидали, он формально попросил ее руки, прибавив, что поручает Генри Джермину, который лучше говорит по-французски, закончить это сватовство.
Маленькая Генриетта старалась почаще бывать с братом. Я говорила ей:
– Ты не должна забывать, что он король. Будь с ним почтительнее.
Она же только смеялась в ответ, возражая, что Карл прежде всего ее брат и он очень ее любит, о чем ей сам сказал. Мне, конечно, было отрадно видеть их большую привязанность друг к другу, и я благодарила Бога за дарованную мне радость иметь любящих детей.
Генриетта была милой девочкой. Я заботилась об ее воспитании и с помощью отца Киприана наставляла ее на путь истинной веры. Леди Мортон не слишком одобрительно относилась к этому. Мне же очень хотелось приобщить и ее к католичеству. Я поделилась этим замыслом с дочерью.
– Ты ведь любишь леди Мортон, дорогая? – спросила я.
Генриетта пылко ответила, что да.
– Тогда, – продолжала я, – тебя не может не огорчать, что она пребывает во мраке заблуждения. Так давай же с тобой попробуем открыть ей свет подлинной веры. Я была бы так рада, если бы мы сумели помочь нашей дорогой леди Мортон отказаться от протестантских убеждений и вернуться в лоно католической церкви. Ты согласна поговорить с ней об этом?
– Конечно, матушка, – радостно кивнула Генриетта.
Через несколько дней я спросила ее, насколько она преуспела. Дочурка серьезно ответила, что выполнила мою просьбу.
– Я крепко обняла ее, – сообщила Генриетта, – поцеловала и сказала: «Пожалуйста, станьте католичкой! Я так хочу, чтобы вы спасли свою душу!»
Я улыбнулась. Леди Мортон наверняка тронула эта детская непосредственность, но своих убеждений она, конечно же, не изменила.
Позже Генриетта поведала о своем религиозном рвении брату, и это едва не поссорило меня с сыном.
Карл часто бывал непредсказуем в своих суждениях и поступках. В противоположность мне он не был вспыльчив, и многое из того, что волновало меня, его, казалось, совершенно не занимало. Он любил развлечения, так что временами я задавалась вопросом, намерен ли он вообще предпринять какие-либо усилия, чтобы вернуть себе корону. Но когда он что-то решал, то становился необычайно упрямым. Иногда он раздражал меня: я бы предпочла, чтобы он вскипел от ярости, тогда, по крайней мере, стало бы ясно, что у него на душе.
– Матушка, – сказал он мне, – неразумно воспитывать Генриетту в католической вере.
– Полагаю, – возразила я, – что, когда речь идет о вечном спасении ребенка, неразумно воспитывать его иначе.
– Это уже стало причиной многих наших бед, – заметил Карл.
– За веру можно претерпеть и муки, – резко ответила я.
– О да, и одним из таких мучеников стал мой отец, – громко произнес он.
Карл тут же спохватился. Ведь он знал, что любое упоминание о покойном короле ранит меня в самое сердце.
– Конечно, он погиб не только из-за веры, – уже мягче прибавил Карл. – Упокой, Господи, его душу! Но, матушка, если в Англии станет известно, что Генриетту воспитывают в католичестве, причем с моего согласия, это оттолкнет от меня многих сторонников.
– При чем здесь вы? – удивилась я.
– Люди могут подумать, что я и Джеймс тоже можем сделаться папистами, – ответил Карл.
– Выслушайте меня, Карл, – сказала я. – Когда я выходила замуж за вашего отца, брачным договором предусматривалось, что я буду заниматься религиозным воспитанием своих детей до их тринадцатилетия. Это, однако, никогда не выполнялось.
– В таком случае мы все стали бы католиками! – воскликнул Карл. – Нет, матушка, не следует допускать, чтобы Генриетта повсюду говорила о своей вере. Лучше всего было бы удалить от нее отца Киприана.
– Я этого не сделаю, – твердо возразила я.
Карл вздохнул. Он не хотел причинять мне боль. Мой сын вообще старался избегать любых размолвок, а когда они все же возникали, поручал улаживать их кому-то еще. Поначалу я считала эту черту Карла большим недостатком, но позже убедилась, что она, напротив, была весьма ценным качеством. Он не опускался до пререканий, не растрачивал себя на пустяки. Вот и теперь он не настаивал, но я понимала, что этим дело не кончится, что кто-то другой по его просьбе попытается переубедить меня. Эту миссию он возложил на сэра Эдварда Хайда, которого я никогда не любила, хотя этот человек был неизменно верен королю и сейчас сделался ближайшим советником Карла.
Я не захотела его слушать и не слишком вежливо отослала от себя. Однако с этого времени мои отношения с Карлом стали более холодными. Я окончательно осознала, что мой сын не намерен считаться с моим мнением.
Спустя несколько недель до нас дошло известие, что австрийский император потерял свою юную невесту. Я не могла удержаться от соблазна уколоть этим мадемуазель де Монпансье.
– Кажется, вас можно поздравить со смертью несостоявшейся императрицы, – цинично сказала я. – Теперь вы можете попытать счастья еще раз.
Она покраснела и надменно ответила:
– И не подумаю.
– Некоторые, – продолжала я, – предпочитают стариков лет под пятьдесят, обремененных четырьмя детьми, привлекательному девятнадцатилетнему королю. Трудно поверить, но это так… Кстати, вы заметили в свите Карла красивую молодую даму? Она очень нравится моему сыну.
Карл был как раз поблизости, и этот разговор наверняка его раздражал, но я, вдовствующая королева, имела право вести себя так, как мне хотелось.