Ничто не производило такого благоприятного впечатления на суровых воспитательниц Александровского женского института, как выглаженная и обвешанная регалиями форма. Эти, по мнению Максима, мегеры, нагрудной бляхи Третьего отделения откровенно побаивались, и своими недобрыми взглядами осмеливались осыпать поручика лишь со спины. Нет, ну в самом деле - слыханное ли это дело, такой молодой опекун, неродной, да еще и недурен собой! Тут хочешь, не хочешь, а начнешь подозревать всякое за удалым офицером, даром, что подопечной едва минуло двенадцать лет!
Впрочем, за прошедшее время Максим выработал успешный иммунитет к косым взглядам.
К тому моменту, когда машина свернула с Екатерининской площади на Пальменбахскую улицу, мундир был приведен в порядок, а непослушные вихры прикрыты фуражкой.
"Руссо-Балт" остановилось напротив чугунной ограды института. По случаю родительского дня, ворота в сквер были распахнуты. Скамейки под сенью вязов занимали чиновничьи семьи, приехавшие навестить воспитанниц.
- Сделай милость, подожди-ка пять минут, сейчас дальше поедем, - бросил Максим водителю, немолодому уже грузину в лихо заломленном картузе.
- Вах, дорогой, как скажешь! - откликнулся тот и вытащил из-под сиденья свежий номер "Российского спорта".
Максим взял с сиденья букет роз, который наверняка доведет до кондрашки очередную институтскую мегеру... Но, что поделаешь - Маша обожала розы, один из призраков ее канувшего в небытие прошлого. И Максим не видел большого нарушения приличий в том, чтобы раз в месяц потакнуть капризам своей подопечной.
Тем более, что он был обязан ей жизнью. Ей и Варваре Кольцовой.
Год назад в Грачевке, когда Максим увидел распоротый сигилом защитный костюм, он даже не сразу понял, чего так испугалась Варвара. Серьезность ситуации дошла до него лишь потом, когда доктор Кольцова загнала прямо во двор уездной больницы, куда жандармы отвели Максима, свой гусеничный кунг. За рулем сидела Варвара, взбешенный Шенберг остался в лагере, и, как позднее узнал Максим, машину Варвара гнала так, что от шлагбаума на въезде в Грачевку остались только щепки. О том, что его охраняли вооруженные солдаты, доктор Кольцова в тот момент даже не думала.
С ошалевшими от столь стремительных действий жандармами Варвара общалась исключительно матерно, но доходчиво. Под ее руководством они с помощью специального оборудования перевели кунг в режим изолятора, разместив внутри Максима и все еще пребывающую без сознания девочку.
После чего Варвара, наконец, снизошла до общения с Максимом. В кунг она не входила, оставаясь снаружи, и переговаривалась со своим новым пациентом через окно. Варвара объяснила поручику, как взять образцы крови у него самого и девочки, проверить их на группу крови и совместимость.
Свою группу крови Максим знал и так - четвертая, черт бы ее побрал, редкая. У девочки оказалась первая. Лишь после того как выяснилось, что они совместимы, Варвара позволила себе расслабиться.
- Значит так, поручик, - сказала она, привалившись к стенке кунга. - Жить ты, судя по всему, будешь. Но для этого тебе сперва надо выходить твою пришелицу. Потому что если ты заразился, то тебя спасет только ее кровь. Переливание делать умеешь?
И вот тут-то Максима и накрыло по полной.
Девочка пришла в себя через несколько часов, когда Максим тупо сидел и пялился в стену напротив. Первое время она жалась по углам и откровенно шарахалась от Максима, который тоже плохо понимал, как ему с ней держаться. Но деваться в тесном кунге было особо некуда, так что через некоторое время они заговорили друг с другом. Вот только выяснилось, что вести беседы особенно не о чем - от всего пережитого в голове девочки что-то заклинило, и о своем прошлом она почти ничего не помнит. Мир с той стороны стерся из ее памяти, а об этом, новом, она ничего не знала. Девочка знала лишь то, что ее зовут Маша Сенцова, ей одиннадцать лет и она ходила в школу в Пудоже. Том, конечно же, Пудоже. Иногда всплывали обрывочные воспоминания о родителях, друзьях или увлечениях, но цельная картина из них не складывалась.
Максим не ворошил призраки прошлого, рассказывая Маше об окружающем мире так, как если бы та жила здесь и раньше, но все позабыла. Он словно записывал информацию на чистый лист, но Столбин посчитал, что так будет лучше для ребенка. Так что Максим нисколько не удивился тому, что спустя какое-то время девочка привязалась к нему, как к родному брату.
А на четвертый день Максим свалился. Это произошло так внезапно, что он ничего не успел предпринять. Небольшая головная боль и заложенность носа, мучавшие его с утра, внезапно перешли в горячку, рвоту и дезориентацию. Вирус подкосил поручика так быстро, что он кулем рухнул на пол, где и остался лежать, не имея сил подняться - мышцы словно превратились в студень.
Как и подозревала Варвара, крови на ноже вилара хватило, чтобы внести заразу в организм Максима.
Корчась от боли в луже рвоты, он через стучащие в ушах паровые молоты, с трудом слышал, как Варвара пытается объяснить одиннадцатилетнему ребенку, что надо делать, благо аппарат для переливания крови Максим, действуя по ее указаниям, подготовил к работе заранее.
После чего, второй раз за последнее время, мир превратился для него в сплошной черный провал.
По словам Варвары, Максим прокантовался на пороге смерти часов шесть, после чего литр перелитой чужой крови с антителами сделал свое дело.
Окончательно в себя Максим пришел лишь через сутки. Он по-прежнему лежал на полу, но теперь правая рука у него была неумело перемотана покрытым засохшей кровью бинтом. Голова гудела, словно церковный колокол опосля благовеста, однако сознание прояснилось. Состояние это было хорошо знакомо Максиму - то же самое он чувствовал, очнувшись после операции, по извлечению из легкого ходоковской пули.