— Идем, Никита, — Ромашка Тимофеев тронул нового сотоварища за плечо. — Мой струг вона там, почти крайний к северу.
— Я только своего полонянника заберу, — попросил Никита, поклоном простился со Степаном Тимофеевичем, который подозвал уже к себе Сережку Кривого и что-то негромко им начал обсуждать. — Сказывали мне казаки, да я и сам то же самое слыхивал в Астрахани, что за полоненного с бою от кизылбашских тезиков можно взять выкуп.
— Да и мы обычно продаем свой полон ихним тезикам, — пояснил Ромашка, проворно сбегая по сходням с атаманского струга на береговую гальку. — А те купчишки, воротясь к себе домой, сами уже, и не без выгоды, конечно, возвращают выкупленных ихним родичам. Тако же и наши купцы иной раз поступают, ежели случай представится быть с торгом в здешних городах. Потому у казаков полон с бою считается делом святым.
— А мне и подавно! — живо подхватил Никита. — Перед самым походом подворье в прах погорело, только скотину кое-какую спасли… Так что лишняя деньга не в помеху будет.
— Бери, я подожду, — сказал Ромашка, остановившись у сходни. — Глядишь, и по дувану что-нибудь ценное достанется для продажи в Астрахани.
Никита поспешил к костру за своей живой добычей, а когда проходил мимо толпы пленных кизылбашцев, его вдруг окликнули:
— Никита-а, салям алейком!
Никита Кузнецов вздрогнул, обернулся на знакомый голос — так и есть! Среди повязанных сербазов на голых серых камнях сидел его недавний освободитель из кандалов Ибрагим!
— Ах ты, Господи! — вырвалось невольно у Никиты. — Попался в капкан? — Что Ибрагима надо как-то выручать, это решение пришло в голову тут же, но как это сделать? Он шагнул к караульным казакам, спросил у старшего годами:
— За кем, братец, сей кизылбашец?
— Это который? — переспросил казак, оглядываясь на пленников.
— Да вон тот, крайний к нам. Вон, рукой себя в грудь тычет, — пояснил Никита, видя, что Ибрагим, догадавшись, о ком зашла речь, делает пояснительные знаки.
— О-о! — с немалым восхищением вырвалось у старого казака. — Этот сербаз за самим атаманом! Батька его под каменной крепостью обезоружил и повелел связать. Бился с нами, под стать бесу опьяненному, право слово… А он тебе к чему? — полюбопытствовал казак и насторожился — стрелец все же, не свой брат-казак допытывается.
Подошел есаул Ромашка Тимофеев, спросил, в чем задержка. Никита пояснил, что вон этот кизылбашец Ибрагим и есть тот самый, кто спустил его из железных кандалов и кинжал дал. Теперь долг за Никитой добром ему отплатить.
Старый казак, выслушав эти пояснения, с сомнением покачал полуседой головой, мудро изрек:
— Како среди чертей не встречалось допрежь шерстью белого, тако же и средь кизылбашцев не доводилось еще сыскать сердцем к казаку ласкового… Ежели только этот сербаз истинный кизылбашец, — добавил уже с долей сомнения казак, оглядываясь на Ибрагима. Тот издали кивнул ему головой. — Ишь, нехристь, кумекает, что про него гутарим.
— Посади на его место своего кизылбашца, а с этим идем к атаману, — сказал Ромашка. — Как порешит Стяпан Тимофеевич, так оно и будет, брат Никита.
— Вот бы уговорить нам атамана, — с надеждой выговорил Никита и побежал к костру, где оставил свой полон. Привел, сдал старому казаку под стражу, а Ибрагима — на поруку есаула Ромашки — взял.
— Надо же! — дивился старый казак, — будто цыган на ярмарке коней поменял! Ну, счастлив твой аллах, кизылбашец, о том тебе батька Разин скажет…
Через десять минут они снова были на атаманском струге. — Ого-о! — удивился Степан Тимофеевич, признав Ибрагима. Даже атласную шапку пальцем двинул со лба на затылок. — Неужто сбег из-под стражи? Так секите его ко псам, неуемного! А дозорному казаку за ротозейство десять плетей по заднице, чтоб неделю сесть не мог!
Ромашка выступил вперед и за Никиту Кузнецова пояснил дело.
— Вона-а что, — в раздумии проговорил Степан Тимофеевич и, прищурив подозрительно потемневшие глаза, строго спросил Никиту: — Ежели он, как ты гутаришь, добр к нашему брату, христианину, отчего так лихо дрался супротив? Меня, чертяка, едва не посек. Ладно, Мишка Ярославец его арканом, словно паук муху, спеленал!
— Степан Тимофеевич, чать он на службе и себя от полона до крайности оборонял! — осмелился заступиться за Ибрагима Никита, отлично понимая, что если в сердце атаману западет черное подозрение, то и ему роковой сабли не миновать! — А за что меня спустил из кандалов, так вот какое допрежь того дело было… — И Никита вкратце поведал о том, как кровники пытались свести с Ибрагимом давние счеты, а он, Никита, подмогнул своему стражу. — Вот потому он да его братец Давид благоволили мне все это время и за веслом ни разу плетью не ударили… А как выпал случай надежный, и возможность уйти к вам, — и Никита поклонился атаману рукой до пола, прося войти в милость к человеку иной веры.