– Кто ты? – снова прошептала Ольга, пытаясь прийти в себя.
– Попей, попей еще, – вместо ответа незнакомка опять поднесла ей стакан с теплым лимонадным напитком. – Правда, вкусно? А главное – полезно для здоровья. По себе знаю. Тут лимон, а в нем много витамина С. От него силы прибавляются .
Ольга глотнула еще:
– Откуда ты взялась, такая грамотная и заботливая? Прямо мать Тереза… Кто ты такая?
– Я из соседнего отряда, – незнакомка поправила Ольге подушку, чтобы голове было удобнее, – ты меня не знаешь. Я недавно тут. Да вот не успела прибыть, как сразу в больничный изолятор. Слава Богу, что не в «шизо»[19]. С моей болезнью там долго не высижу – сразу в гроб.
– За что же тебя туда? Вроде, тихоня, святая вся из себя…
– Я не святая, – незнакомка серьезно посмотрела Ольге в глаза. – Я великая грешница, за то и сижу тут. И в «шизо» бывала не раз.
Она поставила стакан рядом с Ольгиной тумбочкой и встала:
– Пойду, мне самой лечиться надо. А ты пей, я тебе вечером еще принесу. Лимон быстро на ноги поставит.
Но она не пришла ни вечером, ни на следующий день. Краем уха Ольга услышала от санитарок, что накануне у какой-то больной горлом пошла кровь и ее едва удалось спасти.
– Меньше будет втирать зэкам свои поповские сказки. Тоже мне, мать Тереза, – хохотнула санитарка, поделившись с подругой этой новостью.
– Странно как, – подумала тогда Ольга, сразу догадавшись, о ком шла речь, – ведь я ее тоже окрестила «матерью Терезой».
Ольга пыталась уснуть. Она даже принялась медленно считать в уме, но, дойдя до второй сотни, поняла, что это бесполезное занятие. И ей опять представился образ той лагерной благодетельницы, которая поила ее теплым лимонадом без газа.
«Танька, Танечка… Знала б ты, где я сейчас. Как мне тебя не хватает, подруженька моя, сестренка!..».
Они встретились уже через год, и снова их встреча была неожиданной. Стала ли Ольга к тому времени верующей – она и сама не знала. Наверное, то, что происходило тогда в ее душе, было не поиском Бога, а скорее отдушиной среди беспросветной грязи, мата, разборок, наркотиков и разврата. Вместе с другими заключенными Ольга каждую неделю приходила в маленькую комнатку, приспособленную для встреч с пастором – маленьким тщедушным человечком, взявшимся за перевоспитание заблудших овец. Время от времени приходили сюда и другие проповедники, принося с собой цветные брошюрки, устраивая для заключенных религиозные концерты.
Ольга ходила на эти собрания и концерты, слушала проповеди, читала раздаваемые брошюрки и пыталась понять, что вызывало такой восторг у ее соседок, переходящий у некоторых в настоящий экстаз и истерию. Она видела, как во время молитвы по команде пастора они поднимали руки, вскакивали с мест и начинали неистово молиться, кричать, смеяться и плакать одновременно. Ольга воздевала руки вместе со всеми, но в душе не чувствовала ничего, кроме пустоты и страха за все, что происходило вокруг.
И лишь однажды из ее сердца вырвались слова, обращенные к Богу и которые впервые дали ей почувствовать себя иным человеком.
А случилось все, когда Ольга уже не в первый раз попала в местный штрафной изолятор, нагрубив надзирательнице. Она сидела в крохотной одиночной камере, отличавшейся от автобуса лишь тем, что тут были железные нары да маленькое, размером со стандартный листок бумаги, окошко, укрепленное с внешней стороны изолятора удлиненной решеткой, что закрепило за ним меткое лагерное словцо – «намордник». Каждый день пребывания в изоляторе превращался в нестерпимую муку. Все стены камеры–одиночки были исцарапаны именами ее посетителей, похабными словами и картинками. Ольга уже в который раз читала нацарапанные письмена, томясь от невыносимой тоски, душевной депрессии и отчаянья. Единственной отрадой в этой беспросветной тоске были «малявы» – записки, которые удавалось получать от подруг по лагерной семье в обмен на сигареты.
Срок пребывания в «шизо» подходил к концу. Ольга считала уже не дни, а часы и даже минуты. За окном стояло жаркое лето, отчего в камере было душно. Ольга лениво ковыряла ложкой в давно остывшей похлебке, сваренной из безвкусной мороженой рыбы. Не хотелось ни есть, ни пить. Хотелось лишь одного: поскорее вырваться из этой одиночки и одиночества на солнце и свежий воздух.
Когда открылось маленькое окошко, через которую в камеру подавали еду, Ольга протянула туда тарелку с недоеденным супом. В это мгновение она не успела сообразить, что же произошло, как тарелка опрокинулась – и холодная похлебка вылилась прямо на форменную рубашку надзирательницы, принимавшей еду из камеры.