– Я смотрю, вам сильно досталось! – десятник выпрямился и взглянул на помятую карету. – И, по всей видимости, ваши слуги и кучер пали смертью храбрых.
– Ну не пытайте нас своей молчаливостью, граф, – голос десятника дрогнул. – Ведь нашей вины в том нет. Клянемся Священными онучами преподобного Кокосия.
– Клянемся! – словно по команде рявкнули солдаты.
Брокки испугался и с невиданным проворством прошмыгнул в карету, оглушительно хлопнув дверцей.
– Что там? – прошептала Тинни. Она слышала весь разговор и теперь сидела ни жива ни мертва и только хлопала глазами.
– Осерчали, Его Сиятельство. – Десятник сокрушенно покачал седеющей головой, а затем заглянул в окно кареты: – Графиня Фифа, Ваше Сиятельство, безмерно рад видеть вас в добром здравии.
Тинни ойкнула от неожиданности и даже подумала о том, чтобы ткнуть ему в глаз прутиком, коих после гонки по лесу, в карете наблюдалось в предостаточном количестве.
«Зуланд Трилист!» – мысленно причитала травница. Лицо десятника все еще маячило в окошке и она, откинув идею с прутиком, просто задвинула шторки.
– И графиня серчает! – буркнул капитан и перешел на командный тон, обращаясь к солдатам: – Жупел, садись на место кучера! Сопровождаем графа Дрища до его недавно купленной резиденции.
– А чё я-то сразу? – послышался недовольный юношеский голос.
– Поговори мне еще!
Окруженная солдатами карета вновь тронулась с места. Брокки хотел смыться, пока средство передвижения не набрало скорость, но присутствие солдат, которых он мог наблюдать в щель между шторок, остановило его. Карета, проехав пару верст, резко затормозила и Тинни с вором стали свидетелями следующего диалога:
– Кто едет?
– Ты, что, орясина, герб не узнаешь? Граф Дрищ с графиней Фифой.
– Новые графья? Те самые, из свиты многоуважаемого Делириума?
– А я о чем тебе толкую?
– Проезжайте! Сто лет их сиятельствам!
– Причем здесь «сто лет»? – встрепенулся Брокки.
– Ну это здесь традиция такая – желать прожить сто лет, – пояснила Тинни, нервно теребя кисточку на шнурке от занавески.
– А я думал, что это вроде «что б тебя на сто лет посадили»! – Брокки нервно хихикнул.
– Слушай! – вдруг воскликнула травница и тут же, приложив ко рту ладонь, перешла на шепот: – Я поняла. В этих одеждах и в этой карете нас приняли за других людей.
Брокки поскреб голову и, задев шрам, витиевато выругался.
– То есть, я теперь – граф Дрищ, а ты – графиня Фифа? – недоверчиво спросил он.
– Другого объяснения я не нахожу. Иначе с чего бы они такие вежливые, извиняются и не кричат?
– Разумно бакланишь, – Брокки согласился с ее доводами. Он закинул руки за голову и расслабленно развалился на сидении, обитом сиреневым бархатом. Вор размечтался о том, как припеваючи заживет в собственном имении.
– Эй! Ничего, что слуги не узнают в нас своих хозяев? – замечание Тинни вернуло его на грешную землю. – И тогда появится вопрос: что мы сотворили с настоящими графьями?
– Ах ты ж, красные дьяволицы! – Брокки вновь поскреб голову и как всегда задел шрам. – Давай скажем, что нас заколдовали, вроде как изменили нашу внешность.
– Давай скажем правду. Правду говорить легче всего.
– Вот наивняк! Люди охотнее верят в ложь.
– Вот ты и ври, а я не буду! – Тинни остро жалела о том, что согласилась втянуть себя в эту авантюру. Пускай она быстро добралась до города, но какой ценой? Не ровен час под стражу заключат. А потом и на костре сжечь могут, обвинив в какой-нибудь гадости. Баторий-то не дремлет!
– Очень зря! – не сдавался обтесанный жизнью Брокки. – Вот со жнецом я тебя тоже предупреждал, а ты не захотела слушать. Ну а кто прав оказался?
Травница отвернулась к окну. Ей очень хотелось погрызть семечек, она находила в этой дурной, хоть и безобидной привычке отдушину и успокоение. Но семечек не было. Были сушеные яблоки, припасенные для компота.
А меж тем карета затормозила возле высоких кованых ворот. Засуетившаяся стража отсалютовала любопытному Ловкачу, выглянувшему из окошка. Карета тронулась вновь, въехала в распахнутые ворота и проследовала вдоль широкой дороги, ведущей к двухэтажному особняку. Взору самозванцев открылся раскидистый парк. Пожухлые хризантемы на грядках были свидетельством того, что садовник выполнял свои обязанности спустя рукава. Но в целом парк выглядел ухожено.