– Вот не надо ля-ля, – Брокки помахал перед носом травницы еще не надетой рубашкой с кружевными манжетами и вычурным воротником. – Если б мы не завернули сюда, то фигу б ты нашла, а не тот дневник и указы.
– Ты как хочешь, а я завтра уезжаю! – Тинни открыла створку шкафа и, вытащив первую попавшуюся тарелку, шваркнула ею о стену.
– Ой, я буду плакать! – с издевкой ответил кое-как одетый Брокки. Он подошел к шкафу и, схватив чашку, запустил ею в портрет, висящий на стене. С портрета взирала благородная дама с маленьким аккуратным носиком и неправдоподобно большими глазами.
– Дурак! Это графская любовница! – Тинни остановила руку вора, собравшуюся метнуть в портрет соусницей.
– Ай, скажу, что это ты, то есть Фифа, его раздолбала, – Брокки показал ей язык. – А ты сама-то почему молчишь?
– Чего-чего? – не поняла Тиннэри.
– Ну, где крики «изменник», «падла» и все такое прочее?
Тинни не любила скандалов, и кричать не любила. Ну если только ее не вывести из себя. Тогда она могла не только накричать, но и наподдать зарвавшемуся оппоненту. Травница и сейчас предпочла бы не повышать голос, но делать нечего…
– Смерд! – гаркнула Тинни.
– Дзынь! – подтвердила очередная разбитая тарелка.
– Изменник!
– Дзынь!
– Падла!
– Дзынь!
– Э-э-э!.. Чтоб на тебя обгрызенное бобрами дерево упало! Зуланд Трилист свидетель!
– Ты, это, – Брокки замахнулся, чтобы расправиться с очередной тарелкой, но так и замер, – не переигрывай.
Травница потупилась и прошептала:
– Ты тоже не стой столбом. Я сейчас вроде как уйду, жутко обидевшись, а ты беги за мной и кричи, что это была ошибка.
– Зачем это? – не понял вор.
– Ну надо же нам оставить надежду на примирение.
– А-а-а! – протянул непонятливый Ловкач.
Столпившиеся у дверей слуги едва успели отпрянуть назад, когда из спальни вышла «графиня». «Граф» бежал следом и умолял о прощении, уверяя «графиню» в том, что произошла досадная ошибка, он раскаивается и готов до конца жизни целовать землю (но лучше ковры), по которой ступала ножка ненаглядной невесты.
– Хороша «ножка», сорок первого размера, не меньше, – зловредно хихикнула им вслед одна из служанок.
– Еще бы! Такая-то дылда, вон, графа на полголовы переросла, – поддакнула ее товарка.
– А вы волосы ее видели? Один в один пакля спутанная, – пискнула девочка-посудомойка.
Хлопнула дверь. Самозванцы скрылись в соседней комнате.
– Ты, это… больше не приходи ко мне в спальню, ладно? Я сам за тобой завтра зайду, – немного смущаясь, попросил вор.
Тиннэри устало плюхнулась на диван. Все-таки скандалы – дело утомительное. Правда, просьба гнусного вора вызвала у нее странную реакцию.
– Во-первых, спальня не твоя, – с издевкой напомнила травница. – Во-вторых, твои пошлые «измены» вызовут у слуг порцию разнообразных вопросов. Не говоря уж о слухах.
– Ой-ой-ой! Знаешь, от хмыря, в спальне которого на видном месте висит портрет любовницы, можно ожидать всего, что угодно, – возразил вор.
Тинни лишь фыркнула в ответ, указав на дверь. Брокки, подмигнув «графине», отправился обратно в спальню.
Утро следующего дня вновь началось с душистой купели и долгого расчесывания пышных, непослушных волос. Затем и сытный завтрак подоспел. Тинни старательно намазывала свежую, еще теплую булку толстым слоем масла, и мысленно ужасалась тому, каким скудным кажется ее рацион по сравнению с графским. Брокки опоздал к завтраку. Тинни как раз успела расправиться с первой порцией кружевных блинов и приступала ко второй.
– Как спалось? – поинтересовался вор, тут же набрасываясь на еду.
– Лучше всех, – соврала Тинни. На самом деле у нее с непривычки заломило поясницу. Слишком мягкие перины были не для таких, как она. Так что сначала травница растерла поясницу целебной мазью, а потом постелила себе на полу – рядом с кроватью, рассудив, что если вдруг к ней в спальню заявится кто-то из слуг, то она соврет, что, мол, свалилась с кровати. Но никто из слуг не осмелился на такую дерзость: войти в комнату «Фифы» без стука и поэтому ей не пришлось ни перед кем оправдываться.