– Если кот сейчас пойдет вон к той бочке, значит выиграла я! И значит сделаем по-моему, – сказала Тинни.
– А если пойдет к двери, значит – я! И значит, поплывем до конечной, – подхватил Брокки. Он взял бурдюк наполненный водой, тряпицу и последовал примеру кота – начал отчищать свое лицо от разводов сажи.
Рулькин продолжал умываться, никак не реагируя на спорщиков. Те довольно долго наблюдали за котом, пока об него едва не споткнулся кто-то из пассажиров. Кот проворно отпрыгнул в сторону и потрусил к бочке.
– Ага! – торжествующим тоном воскликнула Тинни.
– Ты смухлевала! Ты же ведьм… травница! Это твоя магия-шмагия! – заупрямился Ловкач.
– К сожалению, нет. Я не почувствовал никакой магии! – возразил Тьма и прикусил язык, сердитый сам на себя. Ну кто его дергал за язык вступаться за Оглоблю?
Вор со злостью пнул ближайшую подстилку и, надувшись, пошел прочь из трюма.
– Хороший у тебя наемник, – Иллидир усмехнулся ему в след, – с характером.
Тинни лишь сдавленно захихикала – иногда Тьма умел быть милым и остроумным. Жаль, что только иногда.
К счастью, вор не был обидчивым. Он вообще не любил предаваться долгому унынию и самоедству и поэтому минут через пять он уже вальяжно прохаживался по палубе, насвистывая мотив разудалой песенки «Я ль не чу́дный и казистый?»
– Попсятина! – скривился Тьма. Теперь он стоял возле борта – бледный и потный, потому что у его организма пошла соответствующая реакция на качку. Хотя местные реки были вполне себе спокойными, в отличие от морей.
Через десять минут уже вся команда и некоторые пассажиры подпевали Брокки нестройными голосами. Причем, те, у кого был хороший слух пели тихо, те же, кому медведь ухо отдавил, горланили так, будто медведь отдавил им еще и ногу. Их нестройные крики, неслись по воде до самых берегов, поросших густым лесом.
Прошел еще час путешествия и Брокки подбил матросов поиграть с ним в наперстки. После того, как большая часть липок переместилась в карман Ловкача, на него стали косо посматривать, а уж когда он в пух и прах обыграл пару мужчин-пассажиров, вора едва не выкинули за борт. Спасение пришло в лице вовремя вмешавшейся Тинни, заставившей вора вернуть все выигранные деньги и принести извинения.
– Ну и жук ты! – распекала она вора. – Ни минуты не можешь посидеть спокойно, обязательно надо кого-нибудь облапошить и обокрасть! Хочешь, чтобы я разозлилась и высадила тебя на первой же пристани? Поверь, я могу! – она размяла пальцы и обвела пальцем невидимую окружность в воздухе, которая тут же вспыхнула оранжевым огнем.
– Детский лепет, – прошептал наблюдавший за их разговором Тьма. – Впрочем, на этого деревенщину с воровскими наклонностями должно подействовать.
«Фокус» травницы и в самом деле произвел на вора неизгладимое впечатление, и до самого вечера он слонялся возле кокпита, пытаясь определить по доносившимся ароматам еды, что именно готовит кок.
– На ужин полба с рыбой, – сообщил он, когда к нему подошли Тинни с Иллидиром.
Тьма скривился, потому что с детства не любил рыбу, вдобавок, он испытывал на себе все прелести качки. Травница равнодушно пожала плечами: разумная экономия и проживание в общежитии научили ее быть менее привередливой. Вдобавок, качка ей была нипочем.
После ужина одна из пассажирок подняла шум из-за утерянной на корабле брошки. Пассажирка громогласно призывала команду матросов найти «бесценную» вещь. Тинни ходила вокруг да около Брокки, странно посматривая на него. В конце концов, вор не выдержал и спросил:
– Думаешь, что я ту брошку слямзил?
Травница с задумчивым видом потеребила себя за мочку уха и только потом ответила:
– Даже не знаю. Ты такой ушлый.
– Хм! Да, этого у меня не отнять, – согласился Брокки, почему-то приняв ее последнюю фразу за комплимент.
Когда выяснилось, что женщина попросту отдала брошку мужу, а тот уже прикорнул в уголке трюма на одной из соломенных подстилок и вообще спросонья туго понимал, из-за чего весь переполох. Когда все выяснилось, травница принесла Брокки свои извинения и даже пообещала вернуть изъятые из его личных вещей шарик и наперстки. Вернуть к окончанию совместного пути, если точнее.