П е т р о в. Отойдите от двери, Лена!
Е л е н а (пытается его отстранить). Опомнитесь, Платон!
П е т р о в (резко). Прошу отойти от двери! (Расстегивает кобуру.)
Е л е н а. Это вы мне? Мне? (Убегает.)
Во дворе.
В и л л и (Марии). Это тот человек, который выстрелил, когда хотели устроить самосуд?
М а р и я. Да.
В и л л и. Зачем он здесь?
М а р и я. Не знаю…
А в г у с т (указывая на Шукина). Борец за всеобщую справедливость и братство! Светлая надежда человечества!
В и л л и. Напрасно напрягаешь голосовые связки. Он все равно ни слова не понимает.
А в г у с т. Пусть бы нас расстреляли фашисты! Это нормально. Но русские не смеют!
В и л л и. Тебе, кажется, изменило чувство юмора, мой мальчик!
А в г у с т. Я размышляю. Они же дали нам полчаса на размышления.
В и л л и. Если тебе так приспичило размышлять, поразмышляй лучше о том, как нам выбраться отсюда.
А в г у с т. Выберемся мы или нет, получит Москва сведения или не получит — песенка Гитлера все равно спета. Днем раньше, днем позже, но спета! А что будет потом?
В и л л и. Потом будет мир.
А в г у с т. Какой мир? Вот в чем вопрос? Какой?
М а р и я. Перестань, Август, лучше поиграй на губной гармошке.
А в г у с т. Ты не понимаешь. Это очень важно. Принципиальный вопрос! Я мог бы, как другие, вступить в наци, жиреть, совершать подлости! Не хочу быть убийцей и подлецом! Я пришел к русским потому, что верил: они спасут мир от жестокости и отупения! А они, даже не дав себе труда разобраться, только потому, что мы немцы и на нас эти проклятые мундиры…
В и л л и. Нам не на кого жаловаться: идет война, и это мы, немцы, научили их быть безжалостными и недоверчивыми.
А в г у с т. Ага! Ты сам произнес эти слова: безжалостными и недоверчивыми! Они тоже безжалостны и недоверчивы! За что тогда мы воюем? И не все ли равно, кто победит?
М а р и я (Вилли, указывая глазами на Шукина). Мне кажется, этот человек понимает, о чем мы говорим.
В и л л и. Тем лучше. Может быть, его подсадили к нам нарочно.
Шукин достал кисет. Вилли и Август жадными глазами следят за тем, как он закуривает. Шукин перехватил их взгляды, бросил кисет Вилли. Тот набил трубку, передал кисет Августу. Август свернул папиросу, бросил кисет обратно. Все трое молча курят. Вилли тихонько напевает мотив, который раньше играл на губной гармошке Август.
Ш у к и н (подошел к Вилли, ткнул пальцем ему в грудь). Маутхаузен?
В и л л и (встал, пристально смотрит на Шукина). Маутхаузен…
Ш у к и н (произносит текст песни, которую напевал Вилли).
(Ткнул себя в грудь.) Маутхаузен.
В и л л и (подает руку). Камрад!
Ш у к и н. Камрад!
М а р и я. Вы знаете немецкий язык?
Ш у к и н. Понимать почти все понимаю, а вот говорить не могу.
В и л л и (Шукину, по-немецки). Бежал? Когда?
Ш у к и н. Когда бежал? В этом году, значит. В январе. А ты?
М а р и я (Вилли). Он бежал в январе. Спрашивает, когда бежал ты. (Шукину.) Вилли отсидел по разным лагерям и тюрьмам почти семь лет. А бежать ему удалось в сорок втором. Осенью.
Ш у к и н. Я, я. Знаю. Сорок человек их тогда ушло. Потом, почитай, всех переловили и расстреляли на лагерном плацу. Для острастки, значит. А он, выходит, дошел до своей точки? (Хлопает Вилли по плечу.) Камрад!
В и л л и (хлопает Шукина). Камрад!
Ш у к и н. Выходит дело, вы и вправду наши немцы?
М а р и я. Мы работали в фашистском тылу. У нас очень важные сведения. Они должны быть срочно доставлены в Москву.
Ш у к и н. Понятно. (Идет к двери, стучит.) Кто там есть? Открой!
П е т р о в. Отойдите от двери!
Ш у к и н. Открой, Петров!
П е т р о в. Кончай буянить, Шукин! Что тебе нужно?
Ш у к и н. Дело важное. Знаю я этих немцев. С одним в лагере сидел. Ошибка у вас. Это наши немцы.
П е т р о в. Ясное дело — ваши. Только сам-то ты чей, Шукин?
Ш у к и н. Позови комиссара! (Стучит.) Комиссара позови!
П е т р о в. Комиссар дал согласие на ваш арест. Как изменника Родины!
Ш у к и н. Изменника?! (Стучит.) Открой! Открой!