М а р и я входит в горницу. Август, Вилли и партизаны-конвойные остаются в сенях, ждут.
Какое вы хотели сделать заявление?
М а р и я. Куда нас ведут?
Ч е б о т а р е в. Садитесь, Мария Гюнтер! Мы гораздо больше заинтересованы найти в вас друзей, чем расстрелять как врагов! Это вам ясно?
М а р и я. Я не обвиняю вас. Наверное, иногда легче расстрелять друзей, чем поверить им.
Ч е б о т а р е в. Я очень хочу вам верить! Очень! Но для этого нужны хоть какие-нибудь доказательства. Все говорит против вас.
М а р и я. Подождите до пяти. В пять будут доказательства. Больше я ни о чем не прошу. Подождите до пяти! Неужели это так трудно?
Ч е б о т а р е в. Это трудно, Мария Гюнтер. В нашем положении это очень трудно. Доказательства нужны сейчас! Немедленно. Вы говорили, что до войны учились на филологическом?
М а р и я. Да.
Ч е б о т а р е в. Предположим, что это правда, предположим… Попробуем. Да-а… Каких только сюрпризов не преподносит война — филолог становится разведчиком, а преподаватель литературы — комиссаром партизанского отряда. До войны я допрашивал своих учеников на экзаменах, теперь придется устроить небольшой экзамен на допросе.
П е т р о в (смотрит на часы). Три двадцать.
Ч е б о т а р е в (смотрит на часы). Значит, в нашем распоряжении ровно десять минут. Скажите мне, Мария Гюнтер, что вы любите больше всего из русской классики?
М а р и я. Лермонтова, товарищ комиссар.
Ч е б о т а р е в. Вот что: постарайтесь забыть, что я комиссар. Отвечайте так, как вы бы отвечали своему профессору на экзамене.
М а р и я. Хорошо, постараюсь. Больше других авторов русской классической литературы я люблю Лермонтова… профессор.
Ч е б о т а р е в. Почему Лермонтова, а не Пушкина, скажем?
М а р и я.
Мне это понятно, профессор. Пушкин для меня слишком академичен, мне ближе лермонтовский мятущийся дух.
Входит п а р т и з а н.
П а р т и з а н. Обоз спрятали. Кони пойдут под вьюками?
П е т р о в. Да.
Партизан выходит.
Ч е б о т а р е в. Вы прекрасно читали, Мария Гюнтер. Мцыри… Мужественный герой. Бесстрашно вступил в бой с барсом…
М а р и я. Не в этом дело.
Ч е б о т а р е в. А в чем?
М а р и я. Он убежал из монастыря! А другие смирились, приспособились. О людях нельзя судить только по тому, как они ведут себя с бою. Когда перед тобой явный враг, почти каждый становится героем. Но куда девается большинство этих героев, когда умолкают выстрелы? Возьмите немецкий народ. В бою это смелые солдаты, но как жалки, как трусливы они наедине со своей совестью, если позволили этому ничтожеству Гитлеру так опоганить, так унизить себя!
Ч е б о т а р е в. Вы ненавидите свой народ?
М а р и я. Я солгала бы, если б сказала так. Я люблю его, как могла бы любить больную, сошедшую с ума мать. На нее силой приходится надевать смирительную рубаху, но ведь это мать…
Ч е б о т а р е в. Понимаю…
П е т р о в. Ну и какую же мы поставим фрау отметку?
Ч е б о т а р е в. Я бы поставил за такой ответ «отлично».
П е т р о в. Вам виднее. (Марии.) А мне все-таки не верится, что вы из Москвы. Трудно вам не поверить, а все-таки…
М а р и я. Подождите до пяти часов. Поверите. Извинения будете просить.
П е т р о в. Да-а… «Москва, Москва, как много в этом звуке…» У нас тут ходили слухи, будто разбомбили Кремль.
М а р и я. Чепуха! На Москву очень давно не было налетов.
П е т р о в. А в районе метро «Пушкинская»? У меня там живут родственники. Там нет разрушений?
М а р и я. Нет.
П е т р о в (Чеботареву и Елене, резко меняя тон). Ну как? Какую отметку мы поставим за этот ответ?
М а р и я. Что произошло?
Входит п а р т и з а н.
П е т р о в. Пустяки, дорогая фрау москвичка. Просто вы попались. Станции метро «Пушкинская» в Москве нет. Площадь Пушкинская есть, а станции метро нет. Москвичка не может не знать этого. (Чеботареву и Елене.) Надеюсь, больше сомнений нет?
М а р и я. Разве вы спросили про станцию метро? Я не поняла. Расчувствовалась, дуреха… Впервые показалось, что я среди друзей.
П е т р о в. Все вы отлично поняли, ротенфюрер Мария Гюнтер! (Открывает дверь в сени. Конвойным.) Ведите!