— Не знаю.
— Ты не знаешь? Ты всегда все знаешь!
Интересно, неужели это она обо мне, мысленно удивился Леонард.
А потом он понял, что нужно делать. Нужно посадить людей в лодки, причем как можно быстрее. Он зашагал по мокрой траве туда, где склон полого уходил вниз. Именно здесь он и обнаружил Симона с маленькой девочкой на руках. Рядом в траве лежало два тела. Одно женское — это была мать девочки, убитая в упор выстрелом в затылок. Так обычно убивают своих жертв трусы. Второй труп — мужской, в лунном свете его военная форма отливала серебром. Немец. Он тоже лежал лицом вниз.
Парик Симона куда-то исчез, и его практически лысый череп поблескивал в свете последней осветительной бомбы. Он больше не разговаривал сам с собой.
Стоя наверху дамбы, они по-прежнему слышали выстрелы, их треск долетал до них, как вода, текущая каким-то чудом вверх по склону. Немцы были близко. Леонард прикоснулся к руке Симона и поторопил его. Старик кивнул и принялся спускаться по крутому склону, держа в руках темноволосую девочку. Маус с Рекой следовали за ним.
Работая локтями, они пробрались сквозь толпу у берега. Их никто не остановил, и они наконец оказались у пирса. Доски прогибались и скрипели под весом тех, кто уже ступил на шаткий деревянный настил. Две лодки, всех людей в них не посадить. Он бросил взгляд назад, на берег и застывшую там толпу. Затем снова на две лодки. Человек триста — это самое большее, сколько они смогут взять на борт. И еще неизвестно, смогут ли лодки отойти от берега с таким количеством народа. Ведь лодок по идее должно было быть раза в три, если не в четыре больше.
Треск выстрелов с той стороны дамбы на мгновение стих. Маус вновь посмотрел на пирс, и в тусклом свете догорающей осветительной бомбы увидел, что Каген стоит на борту лодки, причалившей к левой стороне пирса. Он и Вресье. Ее тощую фигуру невозможно было не узнать. Каген их опередил. Он прибежал сюда, как только немцы начали последнюю свою атаку.
В эти мгновение Маус ощутил себя едва ли не песчинкой, крошечной и слабой, чтобы взвалить на себя груз ответственности.
— Что нам делать, Леонард? — повторила Река свой вопрос.
Пару секунд он молчал, но затем произнес:
— Отведи Симона в лодку, в ту, где Каген, видишь? И садись в нее сама.
Он не осмеливался посмотреть ей в глаза.
Но она заставила его, положила ему на щеку ладонь и развернула его лицом к себе. Осветительная бомба с шипением упала в море, и вокруг снова стало темно, если не считать тусклого света луны и отблесков горящей лодки. Ее лицо показалось ему темной тенью, но он все равно его видел, по памяти. Он знал, где начинается, а где кончается шрам, знал, как сужаются ближе к уголкам рта ее губы, то, как в первый раз ее лицо показалось ему даже некрасивым, а теперь, когда она стала его женщиной, Маус точно знал, что оно прекрасно.
— Нет, только вместе с тобой, и ни минутой раньше, — сказала Река.
Маус кивнул, хотя в темноте его кивок наверняка не был ей виден, и зашагал вдоль глинистого берега, держа наготове «вельрод» и заглядывая в освещенные луной лица. Шагая, он отсчитал некоторое количество слева, которые сядут в эту лодку. Затем, помахав огромным дулом пистолета, сделал знак остальным перейти вправо. Никто не стал спорить, никто не стал возражать, все покорно выполнили то, что им было приказано.
Маус не проронил ни слезинки. Он не плакал с тех самых пор, как отец его пятнадцать лет назад перестал цепляться за жизнь в Бруклинской больнице. Но, раз за разом повторяя по-английски «Простите, так надо», ибо не знал, как это сказать по-голландски, он вскоре возненавидел эту фразу. Всякий раз, когда он произносил эти слова, ему казалось, что он клочок за клочком рвал внутри себя уверенность в том, что сам Господь Бог предначертал ему быть в этот час в этом месте.
Услышав гул мотора, который с каждой минутой рокотал над дамбой все громче и отчетливее, Река с трудом поборола в себе желание забиться под скользкие доски пирса.
Но вместо этого она бросилась на помощь Леонарду. Он был занят тем, что делил толпу на две части, и ей было понятно, зачем. А затем у нее на глазах, словно пронзив воду, к небу устремились сначала четыре, затем шесть, затем восемь остро заточенных желтых карандашей. Следом загрохотали пушки, и это не был самолет.
Луны и желтых линий хватило, чтобы разглядеть силуэт лодки. Но это была не лодка Бурсмы. Длинная и обтекаемая, в два раза длиннее рыбацкого баркаса, она сужалась спереди, и ее нос напоминал иглу.