Она ринулась к коттеджу, и пронзительный голос разнесся над улицей, перекрывая вороний грай.
– …как вы смеете… нарушение режима… обеспечение тишины силами всех жителей…
– А чего вы мне выговариваете, как мальчишке! – Это уже Мансуров.
Я невольно усмехнулась. Вот перед нами человек, выпустивший наружу ядовитых пчел! Старожил не сделал бы такой ошибки.
– Вы и есть мальчишка! Не смейте перебивать меня, я не договорила! Вы знаете, с кем разговариваете? Вы здесь никто… как влетели, так и вылетите! …добьемся на собрании… прецеденты… невероятная наглость…
Перекричать или переспорить Тетерину невозможно. Каждое слово ее ввинчивается в вас и жалит, пока вы бестолково отмахиваетесь и пытаетесь найти способ остановить это безумие.
– …четыре почетных грамоты от мэрии! – ярилась Тетерина. – Благодарность от родителей…
О, перешла к заслугам перед отечеством. Бегите, господин Мансуров, бегите.
Рядом со мной опустился на скамейку Прудников.
– Живая, – сказал он, отвечая на невысказанный вопрос. – Я отведу вас в дом, Анна Сергеевна.
– Ерунда!
– Если не жалеете себя, пожалейте мои уши.
Даже сквозь закрытые окна было слышно, как Ирина Юрьевна отчитывает супружескую чету.
– Вы уверены, что лиса спаслась? – спросила я.
– Абсолютно. Его жена закричала и спугнула зверя. Стрелок был очень недоволен.
– Что вы ему сказали?
Прудников махнул рукой.
– Пустое! На ногу наступать можете?
– Могу. Мне уже лучше, честное слово.
Это была правда. Как только я услышала, что выстрел не поразил цель, боль ослабла.
– Какой отвратительный человек! – вырвалось у меня.
– Но чем ему досадила лисица?
– В том-то и дело, что ничем. Мансурову взбрело в голову, что она бешеная.
– Если смотреть на вещи непредвзято, в этом есть зерно истины, – согласился Прудников. – Здоровые лисы крайне редко выходят к людям, наша – удивительное исключение. Откровенно говоря, я подозреваю, что это не лесной зверь. Возможно, она жила в клетке у кого-то на даче, а потом сбежала и теперь бродит неподалеку от человеческого жилья.
– Надеюсь, он не начнет снова палить в нее, – пробормотала я, думая о своем. – А вдруг она больше не придет?
– Придет, – успокоил Прудников.
Он оказался прав. Лиса появилась на третий день. Будто услышав мою тревогу, вышла из леса с нашей стороны, постояла с полминуты – и вновь исчезла в зарослях.
Радость от ее возвращения меркла при мысли, что Мансуров не оставит ее в покое. Такие люди не терпят поражения. Меня не лишили моего маленького друга, но теперь все наше общение было отравлено страхом.
Я говорю «наше общение», прекрасно сознавая, как комично звучат мои слова. Лиса знать не знает о моем существовании.
Иное дело – кот!
Когда-то у меня был свой кот. Его давно нет, а я все не могу избавиться от привычки прятать шнурки внутрь ботинок и отодвигать тарелки от края стола.
У него часто выпадали усы, и я находила на полу длинные белые стрелы. Недавно заметила под креслом одну такую и обрадовалась – кот приходил! – забыв на мгновение, что он умер четыре года назад.
Конечно, это оказался просто высохший стебелек, вдруг просиявший в солнечном луче.
Мне хочется думать, что ушедшие любимые иногда посылают нам весточки. У них там сложности со связью, они вынуждены обходить главного ангела по цензуре, и потому их послания бывают загадочны и мало напоминают письма. Но тот, кому адресовано, поймет. «Мне хорошо здесь, я по-прежнему усат и прекрасен, не скучай, не плачь, не плачь».
Я сохранила стебелек на полке.
В начале весны на моем пороге объявился гость. Безухий бродяга с жилистым телом и совиными глазами. Он сидел под кустом чубушника, когда я вышла с мусорным ведром, и канул в темноту, едва я шагнула к нему. Но вечером снова возник на крыльце. Длинный, как у ящерицы, хвост свисал с перил. Кот горбился и смотрел исподлобья.
Я вынесла ему овсяной каши, в которую покрошила курятину. Бродяга дождался, пока я отойду, и с рычанием ринулся в миску, как коршун на добычу.
С тех пор он наведывается раз в пару дней.
Я не стала придумывать ему кличку. Мы даем имена, чтобы присвоить того, кто их носит, сделать частью своей жизни. Дожив до семидесяти, я пришла к тому, чтобы дать не только себе свободу от других, но и другим свободу от себя. Пусть даже этот кто-то – всего лишь бездомный кот.
Между коттеджем Мансуровых и соседним есть тропа, выводящая к лесу. Каждый день, если позволяет погода, я хожу этим путем. Сперва вдоль забора меня встречают одичавшая малина, полынь и светло-желтые мордочки львиного зева под ногами, чуть поодаль – душистая земляника. Идешь – и долговязый дудник распахивает над головой белые зонтики, возле которых вьется безобидная мошкара, а мышиный горошек, обвивший штакетник, кивает синими головками. На опушке пламенеет одинокий куст барбариса, дозорный на границе лесных владений. А за ним – просторная дубрава, где заросли сныти в тенистых овражках, и папоротники, и лещина с гроздьями молочных орехов и тяжелыми, как рыбачья сеть, паутинами.