Мы убедились в том, что для творчества Сига Сигэтака характерно совмещение научного и поэтического подходов. И это придавало его сочинению особую убедительность и привлекательность для тогдашних японцев. В то время эти начала находились в относительно сбалансированном состоянии, поэзия поверялась практикой, страна успешно развивалась, выигрывала локальные войны и не ставила перед собой несбыточных целей.
Тем не менее некоторые рецензенты книги Сига продолжали, развивали и «усовершенствовали» его идеи до не вполне узнаваемого вида. Сига Сигэтака говорил о том, что превращение сосны в символ японского характера придаст людям сил, рецензенты же упорно превращали сосну в символ императорского дома: сосна «выражает религиозный дух японца, а этот религиозный дух поддерживает почтение к японскому императорскому дому, обеспечивает вечное бытие духа Ямато» (Сига Сигэтака 1995). Другой рецензент говорил о том, что несравненные, лучшие в мире японские пейзажи — это «всемирный сад», любование ими не только поднимает национальный дух, но и превращает японцев «в народ, который не имеет себе равных в мире в части верноподданичества и воинской мужественности, формирует удивительное и блистательное искусство» (цит. по: Оомуро Микио 2003: 37, 39). Как мы видели, пейзажи в изображении Сига Сигэтака предстают в обезлюдевшем виде, однако на самом деле японский пленэр был густо заселен людьми, которые толковали сочинение поэта–географа так, как им казалось удобным и нужным.
В это время уже находились люди, в сознании которых происходила абсолютизация поэтического фактора, абсолютизация эмоционального начала, его отлет от вещного мира. В одной восторженной рецензии на «Японский ландшафт» ее автор писал, что Сига Сигэтака удалось продемонстрировать «дух» Японии и японского народа, тот дух, который «нельзя ни увидеть, ни услышать», но который присущ японцам от рождения и передается по наследству (цит. по: Там же: 32–33). Впоследствии такая точка зрения на соотношение души и тела, вещного и духовного станет преобладающей и приведет народ Японии к катастрофическим последствиям (Мещеряков 2009; 2011).
Идеи Сига Сигэтака обладали для читателей книги и для него самого огромной убедительностью. Любые реалии, которые преподносила жизнь, истолковывались как дополнительное доказательство теоремы об уникальности природы Японии и тех людей, которым выпало счастье жить в этой стране. Особой «духоподъемностью» обладала в этом отношении японско–русская война, в которой впервые в истории азиатская страна нанесла поражение европейской державе. От этой победы кружилась голова. Точно так же, как и от участия Японии в Первой мировой войне, приведшего к новым территориальным приобретениям. Япония успешно вписалась в мировой империалистический порядок, национальный дух парил, страх утери идентичности больше не мучил Сига. В своей новой работе «Иллюстрированное продолжение мировых ландшафтов» («Дзоку сэкай сансуй дзусэцу», 1916 г.) он уже «забыл», как в «Японском ландшафте» обличал тех авторов, которые выискивали в Японии «кусочки» Европы. Один из параграфов книги назывался «Японский Рейн и японская Швейцария», где в качестве «японского Рейна» фигурировала речушка Кисо протяженностью в 227 километров. Напомним, что длина Рейна составляет 1320 километров.
Мысль Сига Сигэтака работала быстро. Его соотечественники не отставали от него. Сига именовал Японию «островной страной» и находил, что эту страну ждет блестящее будущее. И действительно, после присоединения Кореи (1910 г.) многие публицисты поспешили объявить Японию теперь уже «материковым государством» (тайрику кокка). Когда же в 1920–1930‑х гг. активизировалась дискуссия о перенаселенности Японии, понятие «островная страна» приобрело сугубо отрицательные коннотации, закрепленные и в современных словарях (так, толковый словарь «Кодзиэн» утверждает, что термин «островной характер» — симагуни кондзё — подразумевает, что жители островной страны отличаются «скрытностью» и «узостью» взглядов). Такому переосмыслению в немалой степени способствовал отказ Великобритании продлить союзный договор (1921 г.), что вызвало в Японии шквал обвинений в «предательстве». Изначальная концепция «Поднебесной» не предполагает территориальной экспансии, но к этому времени она была уже в достаточной степени переосмыслена и даже превращена в свою противоположность. Япония объявила себя азиатским лидером, провозглашая идею паназиатизма под эгидой Японии, в 30‑х гг. ХХ в. она ввергла себя в серию войн, выиграть которые не имела ни малейшего шанса. Поэтический модус описания взял верх над трезвым расчетом, и реалии жизни не простили такой дискриминации.