Повесть «Живой» при всей ее правдивой и горькой суровости, воспринимается как злое и веселое, точное по нравственным оценкам прощание с «мотяковщиной», как торжество сил света и добра, олицетворенных для Кузькина в партии, в Советской власти, к которым он и обратился за помощью; как беспощадный суд над равнодушием и невежеством, особенно вредоносными в такой тонкой и сложной сфере общественной жизнедеятельности, как сфера управления. И новое время в ней живет не только, скажем, в том, что «шутка ли, поставки, всякие налоги отменили», но и в торжестве смеха, которым автор нравственно уничтожает давно уже мертвых, хотя и притворяющихся живыми, Мотякова и Гузенкова; в той уверенности, с какой Кузькин заявляет в финале повести уже полностью поверженному Мотякову: «Образование положит конец неразумному усердию!»
Повесть «Живой» в сборнике «Лесная дорога» как бы высвечена такими соседствующими с ней произведениями, как очерки «В Солдатове у Лозового», «Лесная дорога», рассказ «Дождь будет», повесть «Полюшко-поле». Произведения эти взаимно дополняют друг друга, помогая нам глубже понять авторскую позицию, ведущую, основную, самую дорогую для Б. Можаева мысль книги.
Герой Социалистического Труда, председатель одного из алтайских колхозов Лозовой говорит в посвященном ему очерке Б. Можаева: «В конце концов все же в наших руках: и земля и техника. Мы сами хозяева. Так давайте же по-хозяйски распоряжаться своим богатством». Очерк «В Солдатове у Лозового», как и книжка Б. Можаева «Самостоятельность», которая вышла в серии «Письма из деревни» в издательстве «Советская Россия» — о том, как меняется жизнь в колхозе, если колхозники поставлены в разумные, экономически выгодные условия труда, если они чувствуют себя в колхозе «хозяевами, хозяевами в новом, современном, гражданском значении этого слова». «Весь смысл жизни изменился», — говорят они о жизни и труде в колхозе, которым руководит Лозовой. А это важно, утверждает Б. Можаев, и для колхозников, и для артельного хозяйства.
«Ни один руководитель, будь он семи пядей во лбу, не добьется заметных сдвигов, ежели колхозники останутся равнодушными... Эту мысль Лозовой развивает прекрасно, — пишет Б. Можаев. — Равнодушие есть следствие разрыва тех животворных связей человека с землей, которые давали радость и достаток ему, производителю, и выгоду в конечном счете обществу».
Эту же самую мысль в свое время последовательно отстаивал и В. Овечкин, и В. Тендряков. Об этом же, собственно, и очерк «Вокруг да около» Ф. Абрамова. Факт, что социальная проза о деревне на протяжении долгого ряда лет била и продолжает бить в эту болевую точку, свидетельствует о ее социальной зоркости.
Как добиться, чтобы сделать всех хозяевами? Как «устроить так, чтобы каждый человек выгоду видел, и хозяина своего дела был»? Чтобы человек и колхозная земля были связаны «и по любви и по расчету»? Таковы «проклятые вопросы» Бориса Можаева, ими мучаются герои его очерков и повестей. Они ищут ответы на них не в сфере абстракции, но на реальной земле, на пересечении моральных и материальных стимулов труда. Скажем, в той или иной системе организации колхозного труда, в системе звеньев, например когда коллектив тружеников берет на себя моральную и материальную ответственность за полный цикл сельскохозяйственных работ, ставит материальную оплату в прямую зависимость от результатов своего коллективного труда. В общей, коллективной заинтересованности в труде, в хозяйском, гражданском отношении тружеников к общему делу ищут и находят герои повестей и очерков Бориса Можаева одухотворенность бытия, осмысленность существования.
Нравственное требование — «чтобы каждый по-хозяйски распоряжался своим делом» — Б. Можаев распространяет на все области жизни и труда, справедливо считая его решающим для нашего времени. Он не склонен легко оправдывать людей, уклоняющихся от бремени личной, гражданской ответственности.
Об этом очерк «Лесная дорога», на мой взгляд, лучший очерк Б. Можаева. В нем писатель выступает против варварского отношения к природе, против бесхозяйственной вырубки кедра, когда из-за отсутствия дорог гниет лес, забиваются топляками реки, нерестилища, гибнет кета. «Вода красная от икры: отмель усеяна сдохшей рыбой». Очерк заражает гражданским гневом, направленным против бесхозяйственности, и одновременно заставляет задумываться о твоей личной гражданской ответственности за жизнь, за происходящее вокруг.