Характер Пелагеи предстает в повести Ф. Абрамова как характер драматический. Эта драма, завершающаяся уже в наши, «сытые» для деревни дни, с полной очевидностью выявляет главную ущербность собственничества, которому уступила в трудный момент своей жизни Пелагея, — его бездуховность, обессмысливающую жизнь.
Но бездуховность собственничества — в этом сложность Пелагеи, мимо которой опять-таки не пройдешь! — нимало не исчерпывает ее объемного, крупного, противоречивого характера. Ибо при всем том конечные итоги жизни Пелагеи никак не сводятся к тряпкам да сундукам. И не случайно тропка, по которой десятилетиями бегала она из дома на пекарню, после ее смерти зовется в деревне «Паладьиной межой». «Никто, как деревня стоит, не прошел по ней, сколько она прошла». Ибо была Паладья прежде всего труженицей, — об этом в повести сказано поэтично и любовно, с тем низким поклоном колхозной женщине за ее подвиг труда, с каким умеет и считает должным писать Федор Абрамов. И хоть за два десятилетия труда пекарихи она и дня не отдыхала, а сколько раз за эти годы перекладывали печь на пекарне, не выдерживали кирпичи, лопались, — именно тут, в этом изнуряющем труде на благо людям видела она смысл своего существования, высокую осмысленность бытия.
И вообще, замечает писатель, она в жизни ни о чем и ни о ком так не тосковала, как о пекарне. Даже об Альке, родной дочери. И когда перед смертью шла проститься с пекарней, — «чистая, благостная — вечером накануне сходила в баню, будто к богомолью готовилась». И была прибита, больше, чем Алькой, тем, как без нее — в грязи и беспорядке — эта пекарня содержится.
Духовный, нравственный смысл труда, как деяния, высветляющего, облагораживающего душу, радость осмысленного, как мы говорим даже — творческого, труда даны далеко не всякому человеку. Как трудно постигает Алька, приехавшая после смерти матери на побывку домой, эту, казалось бы, немудреную истину: «Неужели же испечь хороший хлеб это и есть самая большая человеческая радость? А у матери, как запомнила Алька, не было другой радости. И только в те дни добрела и улыбалась (хоть и на ногах стоять не могла), когда хлеб удавался».
И конечно же, драма Пелагеи не столько вина, сколько беда и расплата за отступления от самой себя. В Альке — не только драма, но и вопрос, важнейший вопрос, который ставит писатель перед современным читателем.
Повесть «Алька» мне кажется написанной не в полную силу писательских возможностей, не вровень с повестью «Пелагея» или романом «Две зимы и три лета», — есть в ней беглость, поспешность. Но есть и свой нерв, сегодняшний, повторяю, наисовременнейший вопрос. Писатель, чуткий к движению народной жизни, не мог пройти мимо того нового, что в последнее десятилетие пришло в эту жизнь. И в «Пелагее» (время действия — середина шестидесятых годов) и особенно в «Альке» (уже самые последние годы) мы встречаем деревню нынешнюю, то есть богатую, где вопрос о куске хлеба давно и окончательно решен. Пришла в деревню эта — сказочной в войну казалась — сытая пора. Помните: «Когда война кончится — вот заживем... Дома выстроим новые, в каждом доме корова, овцы будут... и хлеба — сколько хошь хлеба». Но не нужны Алевтине ни корова, ни овцы, да и дом материнский ей казался не нужен: велела продать. А что ей нужно?.. Для счастья, для покоя в душе, для совести своей?.. Тряпки, наряды, легкий заработок да веселая жизнь?.. Не мало ли?..
И почему, унаследовав от матери стыдное, за что недолюбливали ее в деревне, тот самый собственнический, хоть и на новый манер, эгоизм, она вдруг утратила высокое — поглощенность делом, которое больше тебя, подлинно человеческим трудом? И не потому ли бьется она в истерике, в слезах (тетка, тетка... пошто меня никто не любит?»), не потому ли чувствует вину перед матерью и даже в память о ней решает остаться в колхозе, — но это решение падает под напором суетности, привычки «красиво жить».