В романе исследуется нелегкий путь пробуждения общественного самосознания в этих людях, путь от патриархальной задавленности и пассивности к осознанию себя личностью, к общественному протесту, а потом — и к трудной, поначалу неравной драматической борьбе. Путь, который по естественным и неумолимым законам жизни, выявленным в трилогии с подлинной художественностью, приводит Еламана и Калена к большевикам. И пусть не все в равной мере удалось автору трилогии — заметно слабее главы, повествующие о пребывании Еламана в белой армии, куда он был направлен «со специальным заданием», — впечатляет та глубина постижения жизни казахского народа в его историческом движении к интернациональным идеалам социалистической революции, которую утверждали на этих дальних окраинах царской России большевики.
Мы убеждаемся, что истоки этого движения социальные и одновременно нравственные. Трилогия А. Нурпеисова современна именно нравственно-философским взглядом своим на закономерный путь казахского народа в революцию и социализм, художественным утверждением той высокой истины, что революция и люди ее привлекали сердца трудовых казахов идейной убежденностью, подкрепленной подлинно гуманистическим пафосом.
Роман «Кровь и пот» убеждает нас: эксплуататоры, как местные (в романе создан удивительный по силе и точности характер молодого казахского бая Танирбергена), так и пришлые (русский купец Федоров, сын купца, Федоров-младший, жестокосердный белый офицер), не имеют ничего общего ни с человечностью, ни с гуманизмом, ни с нравственностью. Они живут по совершенно иным, нечеловеческим, волчьим законам, которые невозможно принять трудовому народу, — вот почему Федоров и Танирберген, невзирая на всю силу характеров, незаурядный ум и лисью хитрость последнего, обречены на поражение, вот почему, невзирая на все их ухищрения, угрозы и хитрости, не идет за ними народ.
Трилогия А. Нурпеисова покоряет щедростью этнографич»ского бытописания, точностью наблюдений, относящихся к национальному характеру казахов и их национальному быту. Но истоки силы произведения далеко не только в этом. Они — в глубинном интернационализме авторской позиции, выверенной социально-классовой точке зрения на прошлое родного народа, исключающей, при глубокой любви к нему, какую бы то ни было идеализацию патриархальной старины. Трилогия покоряет тем главным, без чего нет, не может быть эпоса, — глубокой философией истории, сопряженной с реальным историческим прогрессом, а следовательно, ориентирующейся на правду исторических судеб родного народа, всей нашей интернациональной страны.
«... Что знали, например, о русских его деды и отцы? — размышляет в романе Еламан. — Всегда говорили одно и то же, что — кафыры, иноверцы. Недоверие и даже ненависть были у казахов к русским. Но понимали ли они душу этого народа, знали ли его тревоги и беды? А вот, оказывается, и у русских были свои бедняки и свои баи, и у русских были свои богатыри... которые в час великих испытаний бросали гордый клич и звали свой народ на борьбу. А сколько, оказывается, было у русских храбрых бунтарей, всю жизнь проведших в неволе, в кандалах... Нет, видно, народы познают друг друга и объединяются только в борьбе, только на пути к свободе.
Вчера на похоронах двадцати восьми зарубленных плакали все — русские и казахи. Не плакал только один человек — старик Ознобин. Старый коммунист, большевик Ознобин, у которого белые зарубили сына...»
Читая эту трилогию, глубоко национальную по форме, по жизненному материалу, языку, деталям и подробностям, по всему аромату такой незнакомой нам жизни, постоянно ощущаешь в итоге глубинное ее родство с другими книгами о времени революции, скажем такими, как «Соленая Падь» С. Залыгина, «Берег ветров» А. Хинта или «Первый учитель» Ч. Айтматова.