«Это-то верно», — подумал я, сочувствуя приятелю.
Но Мишкина мать ушла, как нарочно, именно тогда, когда раздевалка была полным-полна.
Она вышла из тренерской вся красная, пристыженная. И Мишка, увидев ее, хотел было незаметно нырнуть в зал и спрятаться, но она увидела и сказала, что, ладно уж, пусть он не боится и открыто ходит сюда и что она даже с этого дня будет давать ему денег на дорогу, чтобы не просил тайком у отца и не сдавал украдкой молочные бутылки.
Мишка обрадовался:
— Ну вот, а ты что говорила!
— Так я же не знала, что этим самым делом даже вон какие большие люди занимались! — ответила она и, оглянувшись на вышедшего Вадима Вадимыча, еще больше покраснела, снова попрощалась с ним: — Еще раз до свиданьица! — И ушла, наказав нам под конец: — Смотрите, как следует рукавицами орудуйте, не подведите учителя!..
И как ни странно, а после ее слов нам всем вдруг и в самом деле очень захотелось не подвести Вадима Вадимыча, и мы тренировались так усердно, что даже сами чувствовали, что здорово выходит.
А на следующей тренировке — еще лучше. А еще через три занятия Вадим Вадимыч сказал, что мы все почти в самой настоящей боевой форме и теперь наша задача только сохранить ее. И он внимательно следил, чтобы мы, намывшись в душевой, посуше вытирались, не выходили на улицу с открытой шеей, не пили из-под крана холодную воду.
Комаров, обучив новичков, бодро обращался к ним: «Орлы, будем биться, как львы!» — на что они тоненькими голосками отвечали хором: «Гав! Гав!»
И вдруг однажды — как гром средь ясного неба! — Вадим Вадимыч объявил:
— Ну что ж, друзья, сегодня нам, пожалуй, неплохо бы перед тренировкой и врача пройти. Справки действительны три дня, а до соревнований уже меньше двух осталось.
И вот тут-то я — а наверно, и все остальные — снова почувствовал, как начали неметь кончики пальцев и ни с того ни с сего гулко колотиться сердце.
В кабинете врача я изо всех сил показывал, что абсолютно не волнуюсь. Остервенело дул в спирометр, приседал пятнадцать раз, подпрыгивал на мысках, тискал то одной, то другой рукой на редкость тугой и неудобный силомер, высокомерно следил, как доктор, обмотав мой бицепс холодным и скользким резиновым мешочком, измерял мне кровяное давление. Потом он долго и надоедливо вертел меня во все стороны и ослушивал, а когда кончил, то с удовлетворением заявил, что очень доволен изменениями, которые будто еще произошли в моем организме, что боксерские тренировки оказали на меня на редкость благотворное влияние, и протянул справку — допуск на состязания.
Теперь от выхода на ринг меня отделяло только время.
Тренировались в этот день мы легко. Вадим Вадимыч не разрешил нам даже надеть перчатки.
— Бой с тенью, снаряды, гимнастика — и достаточно! — сказал он, а когда мы вымылись и оделись, как-то чересчур бодро добавил: — А теперь, братцы, приезжайте сюда не спеша в воскресенье. В чемоданчиках чтобы были чистенькие трусы, маечки, полотенца, тапочки и, самое главное, справки от врача. Ясно? Ну, отдыхайте и ни о чем таком не думайте. Хорошо?
— Хорошо! — хмуро ответили мы и, пряча глаза, стали прощаться с ним и выходить из зала.
«Не думайте»! Легко говорить! У меня, например, всю дорогу до дома стояли перед глазами воображаемые противники. Все они были здоровенные, с огромными кулачищами и смотрели так же нахально, как Митька Рыжий.
В этот вечер я долго не мог заснуть, а потом вдруг словно провалился в черную бездну.
Следующий день тянулся мучительно, бесконечно, все мне только и говорило об одном: «Завтра! Завтра! Завтра!..» Я не слышал ни того, что рассказывали в классе учителя, ни того, чему смеялись и радовались на переменках приятели. «Завтра! Завтра! Завтра!..» — без конца звучало в моих ушах. Лоб и щеки горели — у меня явно была температура, — и я едва уговорил мать, чтобы не мерить ее. Во рту у меня пересыхало, и мне все время хотелось пить. Я выходил на кухню и подставлял язык под тоненькую струйку — ох, какой вкусной, ароматной и чудесной казалась мне обыкновенная водопроводная вода!.. А в ушах раздавалось: «Завтра! Завтра! Завтра!..»
21
Утром я встал бодрый, собранный. И мне даже показалось, что я сделался невесомым — ну как космонавты, когда их показывали по телевизору из космоса, — совсем не ощущал своего тела.
Однако, увидев чемодан, висящие на спинке стула тщательно отглаженные трусы, майку и белые носки, все вспомнил и как бы опустился на землю.
Я с неохотой проделал утреннюю зарядку, безо всякого удовольствия помылся по пояс и, стараясь не глядеть на мать, сел завтракать. Есть абсолютно не хотелось. Но я изо всех сил заставлял себя, что-то уныло жевал, мелкими глотками отхлебывал из стакана чай и все время смотрел на часы.