— Не стой на холодном, дочка, — Арима решительно забрала невестку из рук притихшего мужа. — Пойдем к Ирати в комнату, переоденемся, отдохнем, покушаем. Пойдем, красавица моя. А вы, — она повернулась к пасынкам, — с отцом поговорите. Он вас еще и не такому научит.
С трудом удержавшись от того чтобы показать притихшим супругам язык, Лита позволила причитающей свекрови отвести себя к Ирати.
Девушка и правда спала, и состояние ее уже не вызывало опасения, в чем и убедилась Мелита сразу же глянув на золовку.
— Как она? — тревожилась Арима, забирая у сунувшейся в светелку ключницы тапочки.
— Скоро проснется, — уверила Лита, обуваясь. — И есть попросит.
— Слышала? — хозяйка дома глянула на служанки. — Так чего стоишь? Беги на кухню! Только одежду госпоже сначала принеси. Ну! А ты садись вот сюда в креслице, — интонации женщины изменились. — Умаялась, ягодка, с нами.
— Матушка, вы меня пугаете, — призналась Лита.
— Расслабься и привыкай, — посоветовала эта непонятная женщина с любовью глядя то на одну свою дочь, то на другую… дочь. 'Да, именно так,' — удовлетворенно кивнула она сама себе, следя за тем, чтобы невестке принесли лучшие одежды.
На кровати пошевелилась Ирати.
— Мама, — позвала она, открывая глаза. — Мамочка…
— Тут я, — кинулась к ней Арима. — Очнулась, маленькая моя! Отец! Иди скорей! Ираточка проснулась! Мальчики!
— Где? — в горницу ворвался Дагарр. — Детка моя! Напугала-то нас как! Солнышко!
— Сестренка! — радовались слегка помятые Валмир и Аэрин.
Все они были такими счастливыми, шумными. Тормошили Ирати плача и смеясь. 'Они — семья, а я им чужая,' — почувствовала Лита.
Не имея сейчас ни сил, ни желания размышлять о том, найдется ли ей место в роду Дагарра и каким оно будет, аданка как можно незаметнее выскользнула в коридор. Быстро спустившись по крутой истертой от времени лестнице, зашла на кухню, чтобы оставить добродушной поварихе указания касающиеся диеты выздоравливающей, попутно она оставила женщине сердечные капли и строго-настрого наказала пить их трижды в день, постояла немного у окна, глядя на посветлевший горизонт, подождала пока отвлечется привратник, с трудом открыла тяжелую входную дверь и выскользнула в предрассветный сумрак.
— Ну знаете ли, мои дорогие, это уже вообще ни на что не похоже! — в грудном контральто звучало неприкрытое возмущение. — Так относиться к моим одаренным! Правильно она ваших сардарцев мокрицами подкаменными назвала!
— Уховертками, — педантично поправил баритон.
— Всю кровь из девочки выпили, клопы сардарские! Пиявки горные! И все-то она им должна! Особенно этому, с проклятием!
— Это ее муж, Санечка, — жизнерадостно откликнулся тенорок. — Такой талантливый мальчик.
— Муж, — в женском голосе ясно слышалось ехидство. — Одно название! Должок за ним ого-го какой! Зануда озабоченная, а не муж!
— Так там еще один есть, — напомнил баритон. — Между прочим, любимец Хротгара.
— Алкаш, — припечатала собеседница. — Не успел жениться, а уже шляется. Ночной мотылек!
— Скорее шершень, — чертог наполнился звуками раскатистого басовитого смеха.
— Очень смешно! — возмущенное контральто сопровождалось грохотом и звоном, как будто в чертогах небожителей кто-то бил посуду. Но могло ли такое быть?
После непродолжительного, но весьма красноречивого молчания несравненная обладательница волшебного по красоте голоса удалилась с чувством выполненного долга, неразборчиво бормоча что-то о необходимости перманентного благословения одаренной и мерах защиты от наглых сардарских уховерток.
— А ведь этот сервиз мама нам на свадьбу дарила, — тенор.
— Мама? Чья? — баритон.
— Мужики, вы не о том думаете. Неужели не видите, что Санька опять что-то задумала? Понять бы еще что… — бас.
Глава двенадцатая
Едва переставляя ноги, Лита шла к Крайнему дому. И дело тут было не в том, что она переоценила свои силы, к такому-то аданка была привычная. Учитель еще не так гонял. 'Терпи,' — любил повторять он, обещая: 'Откроется второе дыхание.' И оно действительно открывалось, бывало вместе со вторым открывалось третье и четвертое, и пятое… Но никто и никогда, а вернее до этих пор не заставлял ее чувствовать себя довеском к дару целителя. Этаким неприятным дополнением, чужеродным.