А всему виной оптический обман. Полуденный солнечный зайчик на дверце почтового ящика. Ощущение чего-то яркого, белого внутри жестяной коробки. Не письмеца в конверте, так записки. Не важно, лишь бы почерк знакомый и милые, привычные слова. Увы, пустота, интерференция, дифракция и аберрация.
Началась же эта игра света и тьмы в мае позапрошлого года. Примерно в это самое время два года тому назад директор школы со специализированными физико-математическими классами Егор Георгиевич Старопанский оказался в очень неудобной позе членистоногого. Он стоял так, в узком коридоре, соединявшем основной корпус школы, химическую лабораторию и спортзал. Глазом приклеился к обыкновенной замочной скважине. За спиной заслуженного учителя РСФСР томился в роли понятого крепыш-физрук. Андрей Андреич Речко. С другой стороны двери два школьника нежно дышали в унисон. И это мог видеть через холодную дырочку педагог-новатор. Сопели, не ведая греха. На черных матах полутемного спортзала выдающийся десятиклассник, любимец всех физичек и химичек, краса и гордость школы номер три Алеша Ермаков составлял одно живое, подвижное целое с обыкновенной спортсменкой, ученицей девятого «Б» класса Валерой Додд.
Обзор был хорошим, и директор довольно долго анализировал ситуацию. Пах подмышками, шуршал бровями. Вопя и махая руками, он кинулся в тихую заводь только в момент, когда у детей получилось. Случилось то, что у него самого уже давным-давно не выходило.
Дверь незапертой оставил Алеша.
Причем подобная беспечность стала для него привычной сравнительно недавно. С тех, собственно, пор, как в феврале, три месяца тому назад он вставил квартирный ключ в замок школьной двери. Из озорства. Для смеха. Думал, забита, заколочена. Но механизм послушно хрюкнул, и нет преграды. В щелку, в узкую брешь, потек прохладный воздух из спортзала.
Так великие открытия и делаются. Стоишь в тесном замкнутом переходе, слегка одуревший от спецэффектов только что тобою сделанных химических опытов. За одной, дальней, дверью — дежурная вечерняя швабра увлажняет коридорный линолеум, за другой, ближней, всегда закрытой, гулко стучит оранжевая резина о дерево и пластик. Рука сама собой перебирает в кармане связку домашних ключей, и мысль "а почему бы и нет" — является сама собой. Чик, чик, и словно только этого природа и ждала.
А с той стороны тренировались, постигали премудрости игры американских негров. Но не все, далеко не все дубили кожу пальцев и разминали икроножные мышцы. Бомбардир номер один, капитан школьной команды Валера Додд и ее подруга-одноклассница, весьма посредственный левый крайний второго состава, Ирка Малюта валялись на матах в маленьком аппендиксе у двери в никуда. Они болтали. Вернее, Малюта тараторила, не умолкая.
Уже в ту пору перипетии ее романа с подлецом Симкой Швец-Царевым требовали пера и если не шпаги, то, по крайней мере, бритвы. Итак, девчонки были увлечены и не сразу заметили, что, вообще говоря, уже не одни. Из непостижимым образом открывшегося дверного проема на них смотрели. Отчаянно, обоими глазами, пялился отличник.
Кстати, причина его остолбенения понятна, не каждый день в семнадцать лет удается полюбоваться на эталонные нижние конечности прекрасной половины человечества да еще со столь близко расстояния. Другое дело, девицы, оторви да выбрось, они-то почему не шуганули немедленно нахала соответствующим месту и времени словцом?
А тоже обалдели. В уголке рта примерного во всех отношениях мальчика торчала, немыслимая, невозможная, абсолютно недопустимая сигарета.
Во!
Но, конечно, первым очнулся самый сознательный. Чудесным румянцем вспыхнули щеки Алексея.
— Пардон, — пробормотал он и быстро притворил волшебную дверь.
Но смыться просто так ему не дали. В конце концов, не за красивые глаза и выдающиеся формы ключевых игроков получала медали и призы девичья баскетбольная сборная школы номер три. Прыжок Валеры Додд был по-чемпионски стремителен.
Конечно, в дверь постучали. В тот самый момент, когда ключ уже сделал пол-оборота, Алеша Ермаков услышал торопливую морзянку. Бородка встретилася со шпеньком, но не успела привести в действие запорный механизм.
Несколько секунд мальчишка колебался, то есть не мог решиться. Не был готов сделать, без подготовки совершить самую непростительную ошибку своей юности. Однако требовательный код повторился, и Леша сдался.
— Чего? — спросил он, вновь в свой сумрачный закуток пуская свет. Озон огромного спортзала.
— А это… — на него посмотрели глаза, каких он никогда не видел, да и не чаял даже увидеть наяву.
— Ну, дай, — молвили губы, такие близкие и алые, — дай-ка разочек дернуть.
И ведь из года в год твердил товарищ Старопанский коллегам из ГорОНО, что нужно сделать его школу из экспериментальной чисто физико-математической. Не держать под одной крышей помойку и парнас. Все никак не доходило. Вот вам, пожалуйста, теперь любуйтесь, результат.
То есть, Алексея Ермакова, так обидно сгоревшего кандидата на золотую медаль, он вовсе не осуждал. Нет. Был деликатен, отнесся с пониманием к ситуации. И тем не менее не менее, Галина Александровна, мама Леши, интеллигентная женщина, кандидат исторических наук, доцент, лектор общества «Знание», пропагандист, пыталась. Дома. Ударить сына по лицу.
Причем кулаком и в нос. Неоднократно. Сухой, но очень крепкой рукой. Рассвирепела. Обычно она предпочитала открытой ладонью с размаху по уху. Ей вообще нравилось бить людей по голове. Такая особенность обмена веществ в ее организме. Что-то там неверно сублимировалось, дистиллировалось в сером веществе младшей дочки полковника Обьлага Воронихина, и в трудную минуту только одно могло утешить взрослую женщину — гримаса боли на родном лице.
А если за неудержимым позывом не следовало немедленное действие, то начиналась неконтролируемая постыдная истерика. Правда, беда такая случалась в жизни Галины Александровны лишь дважды.
Первый раз у гроба отца, так гнусно, подло бросившего ее, любимицу, младшенькую. Отдавшего дитятко на произвол чужих людей. А второй раз в ту самую минуту, когда ее собственный сынок, всегда покорно подставлявший щеки, сначала увернулся, а затем длинными пальцами в смешных чернильных точках неожиданно ловко поймал ее запястья. Поймал и смог удержать на некотором расстоянии от себя.
Поскольку валерианку на сей раз капать было некому, воспитательная беседа сама собой перешла в малоубедительную фазу невероятно унизительных воплей и конвульсий.
В отличие от мамы совращенного, папа прелюбодейки подобным сомнительного свойства испытаниям не стал подвергать свою нервную систему. Хотя товарищ директор и завуч с мартовской фамилией Шкотова два часа изо всех сил пытались пробудить в нем патриархально-первобытные инстинкты. Безуспешно. Но, впрочем, такова уж доля школьного работника низового звена. От детей — понос, от родителей — золотуха. Всего себя отдай людям, даже если это и не гигиенично.
Дома, застав готовую к чему угодно Леру в кухне, Николай Петрович довольно долго изучал булькающее содержимое утятницы и остался доволен, только посоветовал подбавить моркови:
— Подливка будет слаще, Валя.
После столь не свойственного ему вмешательства в область кулинарии и домоводства, папаша Додд сделал совсем уже необычную вещь. Пошел в комнату, зажег моргающий глаз телевизора «Березка», но не лег перед ним на диван, а вытащил из тумбочки скатерть и сам накрыл праздничным льном стол. На середину чистого круга он установил бутылку "Десертного розового" и к ней присовокупил не свой кривой стаканчик, а два зеленых свадебных бокала.
За ужином Николай Петрович рассказывал исключительно о новых карабинах и старых снегоходах, и вовсе не жалел, что дочку явно впервые заставил испытать и легкое отвращение, и приятное недоумение, и движений смешную неловкость, и неодолимую сладость дурацкой зевоты.