— Ну, ты дал. Один все вытянул, братишка. Поздравляю. А это Настя. Давно хотела с тобой познакомиться.
Успех! Не фифти-фифти. Теория комплексного переменного, иррациональный многочлен. В натуре. Весомый, грубый, зримый. Бабец. 90-50-90. Лифчик третий номер, который Вадька на башку напяливал, как гермошлем, и носился по комнате. Гудел, изображал летчика Кожедуба. Но это уже за полночь. После того, как в «Льдине» посидели, смешали и залили, а потом погнали к настиной подруге Томке. Такой там Байконур устроили, Стрелку и Белку, что утром Вадька не нашел свои трусы. Пилотку сорок восьмого. Так и ушел без каплеуловителя, в одних потертых синих джинсах.
Но ничего не выпало.
Только глаз у Марлена Самсоновича Сатарова. Десять дней спустя. Эх, яблочко, куда ты катишься? Обернулся ректор, докладчик, а ему сверху ушат кронштадтской синевы. Аврора и кто тут временный, слазь. Верхи не могут, низы не хотят. Прострел и заиканье. Неделя бюллетеня.
Неплохо. Ким сделал Шевеля. Раскрутил. Управился всего за две недели. Минимум средств. Обычная гуашь. Флуоресцентная. И кисточка в руках поддатого дурачка:
— Да ну, слабо. На это даже у тебя, Вадян, кишка тонка.
Сподвиг. Вознес фигляра и паяца к зениту славы. Подарил сладчайший миг всеобщего внимания. Товарищ. Ради аплодисментов и цветов, в конце концов, живет художник и актер.
Только не дали послушать и понюхать. Система Блинова и Арского, не Станиславского. Другие правила и принципы. А Вадька уже намылился. Хотел опять блеснуть. В лицах изобразить. Такое наболтать, такое наплести двум человечкам с диктофонами. Как раз поездка намечалась на фестиваль студтеатров. Целых полдня в столице, четырнадцать часов между южносибирским самолетом и поездом на Ригу. Все можно успеть, и рассказать, и показать, и заодно заполучить настоящий Левис в пакете Мальборо. Не зря же в тени деревьев, под молодыми кронами расставлены скамейки на тихом, малолюдном Рождественском бульваре.
Определенно. В архитектурой и градостроительной практике все делается с расчетом. Ради людей и для людей. В нашем молодом, индустриальном сибирском городе уж точно. Вот арка в доме номер семь по улице Ноградская. Идет мимо Вадим Шевелев, спешит, мурлычет что-то, напевает. А из-за угла, из-под высоких сводов, вместе со сквознячком выносит человека. Простое, хорошее лицо. Вышел без песни, просто так. Немного озабочен.
— Извините, молодой человек, не поможете машину завести? — и смотрит прохожему в глаза, — Чуток подтолкнуть надо. Карбюратор — черт.
— Ноу проблем, — отвечает Вадик. Отзывчивый и легкий на подъем.
Заворачивают во двор, а там Волга. Газ двадцать четыре. Мотор работает. Двери открыты. Сама, наверное, завелась. Нашлась искра. Только Вадюха узнать, спросить не успевает. Еще один хороший человек, отделяется от серого заднего крыла, делает шаг ему навстречу и приглашает. По-дружески.
— Садитесь, Вадим Сергеевич. Садитесь, нам по пути.
Машина со шторками на окнах. Казенные номера. А вчера была с шашечками. Весеннего салатного цвета. К Томке зарулили, а у нее в окошках свет. Предки вернулись. К Насте нельзя. У Шевеля на заимке в Журавлях с зимы не топлено. Зато в башке — огонь и ветер. Буржуйка.
— Послушай, Игореха! — блестящая идея сама собой рождается. Вспыхивает, как целый коробок. — А у тебя ключи, наверное, есть от Ленинской?
Бывший СТЭМовец. Помнит, где укромные места, тихие и теплые уголки в трюмах ЮГИ, корабля знаний.
— Есть, говори?
— Есть, говорю! — спокойно отвечает Хан.
— Так что ж мы здесь стоим? — уже летит, танцует Шевель.
Вся суть рыбалки в том, чтобы подсечь. Не ноги промочить, не застудить крестец, а улучить момент, за нитку дернуть. Оп. И можно руки разводить на ширину своих плеч или Томкиных корабельных бедер. Да. Ким подцепил увесистого карася. Красиво. Не мелочился. На анекдотах не ловил. Магнитофон не прятал. Левой рукой не щелкал, не шуршал в штанах, когда Вадюха вдохновлялся на свою коронку. Любимый номер — четырежды герой жует бумагу. Не произносит слова доклада, а глотает. Задний ход.
Отлично. Ким смеялся от души. Хлопал. И просил повторить. Поощрял творческую инициативу.
— Да ты и не дотянешься дотуда, морда пьяная.
— На спор достану? Эй, Настя, разнимай.
Велели выполнить работу. Заданье дали. Ким постарался. Железная двести шестая: "действия, отличающиеся по своему содержанию исключительным цинизмом и особой дерзостью… — наказываются лишением свободы от одного до пяти лет".
Сделал.
И сам не засветился. Всю шайку-лейку провел через спортклуб. И вывел тем же пунктиром. Из Ленинского зала тихим сапом на четвертый. По боковой лестнице. Мимо жестяных урн АХО и стальных дверей грузового лифта. Потом темным коридорчиком до малого спортзала. Там снова вниз, уже по винтовой. Буравчиком в подвал. Две двери. Пять ступенек. И зады Южносибирского горного встречают апрельскими ароматами. Весною оживают клены, подорожник и осока. Хоть ложкой витамины ешь.
Только Кимка не стал. С зимы еще имелся. Кое-какой запас остался в его крепком организме. Распрощавшись с веселой гопкой, другом Вадей и подругами, Потомок тут же завернул в "Цыпленка табака". Нашел там Ваньку Закса. С ним хряпнул водки на глазах у всех. И не один раз. Сколько мог выпил, сколько мог вылил в кадку с пальмой. А после айда в общагу.
Дружину под ружье, и на полночи проверка паспортного режима. Всем приседать и отжиматься. Мелкодисперсная пыль до потолка. Чтобы никаких сомнений не возникало. Когда рассеется, осядет, вопрос не должен подниматься, чем занимался командир комсомольско-молодежного отряда в тот злополучный вечер. Чем-чем? Порядок наводил! Боролся за здоровый быт.
А глазенки получились! Удались шарики. Живые вышли, с огоньком, как пара слив на блюде. Голубенькие. Предполагалось, что поломойка охренеет. Уронит тряпку и бочком, бочком в партийный комитет. А он, накладка, в полном составе явился сам. Пришел. Гуськом. Расселся перед бюстом, а глыба сзади рожи строит. Самый человечный человек. Подмигивает. Разыгрался. Дали бы руки, еще и рожки мог бы сделать кое-кому, приставить к кумполу. Наверняка. Совсем засмущал, сбил с панталыку собрание. Всех сразу отличников и именных стипендиатов Южносибирского горного.
Такой шурум-бурум и общий подъем. Ким думал, что поймал ерша, а оказалось, положил сразу двух зайцев. Во всяком случае, Блинов и Арский потирали руки. Отлично. Не снизили оценку Прохору. Не пеняли за лишний шум и общее смятение. Конфуз устроил офицеров в штатском. Персональная лужа и калоша старлея Макунько.
Порадовались. Повеселились. А впрочем, попробуй докажи. Все это домыслы и враки. Просто работали, запарка, досадный недосмотр, простительное упущение. Надо отлаживать систему взаимодействия внутри подразделений, — об этом думал полковник Плотников. А вот о Вите Макунько даже не хотел. Такие надежды подавал, а оказался профессионально непригодным. Не соответствующим высокой должности и званию. Действительно, тут сам себя спросишь. А нужен ли вообще в областном Управлении болван? Человек, способный полагать, будто бы нечто вроде прозрения и озарения может иметь место на белом свете без санкции. В принципе. Даже теоретически. Без предварительной работы и одобрения компетентных органов.
Опростоволосился. Не той стороной, не тем местом свистнул. Витюля. Спортсмен в плаще с кокеткой. Хорошо хоть, шиш в кармане обычно там и остается. Не прикладывается к служебной записке, не помещается в папку с докладом. Поэтому и не открылась начальству вся пропасть полоротости и отчаянного мальчишества старшего лейтенанта. Живи, Шерлок Холмс с синим околышем. Эркюль в пролетарском чепчике. Товарищ Макунько.
Блинов и Арский оставили пленочку себе. Запись беседы уполномоченного с разжалованным активистом в кабинете ректора ЮГИ. Три часа чистой радости. Не поделились сокровенным. Сами слушали. Перед вызовом к полковнику Плотникову, тогда еще свеженькую, тепленькую, с пылу, с жару. И после беседы. И через неделю, и через месяц. Да, всякий раз, когда хотелось поднять настроение без применения жидких спецсредств. Особенно любили одно место. Вопрос — ответ, вопрос — ответ.