Гвардейское рукопожатье офицера может превратить ладонь в лохмотья. Но Толя невероятным напряженьем мышц, включая слабенькие шейные, выдерживает испытание приветствием. Жидкая кашка из связок, костей и сухожилий не получилась.
— Что-то серьезное? — взгляд рыцаря без страха и упрека способен останавливать ток крови в жилах. Вызывать краснуху и остеохондроз.
— Да, нет… нет, так… дома мелкое недоразумение.
Ах, как не хочется юлить, кривить душой, уходить от прямого ответа. Давать повод к каким-то сомнениям, подозрениям. Отчего не получается всегда и неизменно идти по жизни с холодной головой и ровным ритмом сердца? И не краснеть постыдно, даже неметь, как это было при первой встрече.
Неделю назад. В центральном райвоенкомате. Немногословный штатский пригласил законопослушного Толяна пройти с ним на второй этаж. Завел в узкую сумрачную комнату. Указал на низкое кресло. И вдруг, словно возникла необходимость очочки водрузить гостю на нос, придвинул к самым глазам Кузнецова розовый разворот малиновой книжицы.
Оп-па.
То есть, еще минус два балла. Толя не сам пришел на выручку Отчизне. Его пришлось звать. Очень негромко, но отчетливо.
А ведь мог, даже должен был явиться без приглашения. Прибежать, постучаться. Речь-то шла не о каком-нибудь сомнительном анекдоте, распространявшемся в студенческой среде. И не о книге, подлежащей изъятию из фондов, да вдруг утерянной. Немыслимое кощунство. Чудовищное святотатство свершилось в стенах Южносибирского горного института. Столь злобное и наглое, что обещало перечеркнуть и обесценить все прошлые заслуги и достижения комсомольской организации ВУЗа. Пятно, упавшее на репутацию до недавнего времени боевого и передового отряда молодежи города, грозило испачкать и очернить буквально все так или иначе связанное со славным именем учебного заведения. Во всяком случае, Анатолий не мог и не должен был быть спокоен. Как президент, по крайней мере, учрежденного примерно год назад под эгидой комитета ВЛКСМ и ставшего за это время известным и популярным дискоклуба "33 и 1/3".
Вообще никто не мог быть равнодушен, хладнокровен и уж тем более уверен в неуязвимости после того, как в канун стодесятой годовщины своего рождения в Ленинской комнате Южносибирского горного внезапно от сна очнулся вождь мирового пролетариата.
У бюста, величием и размерами похожего на гидравлический пресс, неожиданно открылись голубые глазки. Выкатились моргала алкаша и маловера.
Событие! А никому и дела нет. Вся руководящая головка института расселась. Проректоры, секретари, деканы. Мужчины пятьдесят восьмого, шестидесятого и даже шестьдесят четвертого размера дружно взошли на сцену. Расположились за столом президиума. А за спиной у них братишка-снайпер с крейсера «Аврора» в масштабе вечности. Один к десяти.
Сидят. В зал строго и угрюмо смотрят. А там внизу, где проверенный, отборный контингент — отличники, именные стипендиаты, победители предметных олимпиад и лауреаты научных конференций, бесспорно зреет какое-то нарушение регламента. Ни один мускул не дрогнет. Ни одна бровь не шевельнется. И тем не менее, кажется, будто улыбка бродит по лицам. Порхает, флуктуирует, словно электричество в лабораторной банке.
Что за черт? Явных признаков нет, конкретных виновников тоже, а между тем, неуместная веселость нарастает. И вдруг… смешок. Этакое фырканье с закрытым ртом. Тут. Там. Здесь.
Скандал. Даже самый монументальный из всех присутствующих заволновался. Оратор. Ректор ЮГИ, Марлен Самсонович Сатаров. Такие горизонты открывал, такими перспективами увлекал, что лишь благоговение и восторг имели право быть в атмосфере. Ан нет. Стрелка барометра непристойно танцует возле отметки — безобразие. Рожки ему, что ли, кто-то там сзади пристраивает? Язык показывает свихнувшийся зам по АХО? Не может быть. Бред. Ерунда.
Конечно, в зале, по большому счету, скотина на скотине. Чего угодно можно ожидать. Но за трибуной стопроцентно надежный тыл. И тем не менее, именно там, за левым плечом творится что-то абсолютно безответственное.
Резко поворачивает голову четырежды почти членкор, председатель совета ректоров промышленного края, заведующий кафедрой, профессор, доктор. И в его открытый рот влетает птичка.
— Ну, что? — щурится самый человечный в мире гипс. Слепит флуоресцентною гуашью.
— Потеряли пролетарскую бдительность. Голой цифрой увлеклись, запустили живую воспитательную работу, — констатирует.
Допрыгались. Теперь всем встать.
Вот какое происшествие вызвало из небытия офицера в рабочей кепке восьмиклинке. Он вышел словно из стены. В плаще с кокеткой и с широким поясом. Взгляд немигающий, под носом колюще-режущий волосяной прибор. Виктор Михайлович Макунько. Оперуполномоченный. Кем, спросите вы? И вам ответит тишина. Страна не любит глупых вопросов.
Зато мгновенно стало известно, что же находится за дверью без таблички, но с пластилиновой пломбой. Неприметная, скромная, одностворчатая. Спряталась между полуколоннами в коридоре у библиотеки.
Там комната. В ней стол, два стула и портрет над ними Феликса Эдмундовича Дзержинского.
В это пенал стал приглашать товарищ Макунько членов комсомольской организации Южносибирского горного института. По одному. По большей части из состава действующего комитета ВЛКСМ. Но, случалось, и простых активистов союза звал поделиться плодами дум и наблюдений. Работал с молодежью.
Занимался той ее частью, у которой рыльце оказалось в пуху. В сене, соломе, отрубях. А может быть, и в маске. В овечьей шкуре. Это предстояло выяснить.
Ведь вот как бывает. Именно неоперившаяся поросль, боевая смена превратила святое место, Ленинскую комнату, в проходную. Злоупотребила близорукостью и радикулитом старших товарищей. Обманула доверие. Сначала в смежное с парадным залом полуслепое помещение пустили СТЭМ. Студенческий театр миниатюр, который прямо за спиной Ильича, за тонкой перегородкой устраивал собрания, читки и репетиции. Потом туда же затащила свои столы редколлегия институтской стенгазеты "Глухой забой". И наконец, примерно год тому назад, еще и дискоклуб "33 и 1/3" стал аппараты с лампочками прятать за фанерным щитом с замочком. Заселился в маленькую конурку, которую неизвестно кто и с какой целью пристроил в дальнем углу. Наверное, флаги намеревались хранить в антракте между весенним и осенним шествиями.
В общем, начал считать Виктор Михайлович дубликаты ключей от маленькой двери у сцены и ахнул. Работа предстояла огромная. И архитрудная.
Совершенно очевидно было только одно. Зрение, жиденькие васильковые глазки, неизвестный злоумышленник вернул основателю партии нового типа посредством краски из агитационного набора сатириков "Глухого забоя". Той самой, которой малевались ежемесячно на белом ватмане одутловатые мордасы прогульщиков и омерзительные хари бузотеров.
Но взять за холку юмористов, и в деле поставить точку, мешала хроническая неуспеваемость. Всех троих, и рифмоплета, и пару рисовальщиков, безжалостно отчислили еще в начале марта. Новогодняя гуашь на ставших серыми листах последнего номера уже позорно выцвела, а новая редколлегия так и не сформировалась. Факт вопиющий, отмеченный особым пунктом в постановляющей части апрельского протокола заседания институтского комитета ВЛКСМ. СТЭМ, основные штыки в сессионном огне сохранив, пал тут же жертвой собственных самоуверенности и самолюбования. Продул решающую КВНную баталию в канун Международного женского дня и, выбыв из борьбы, не собирался с той поры на огонек творческих встреч. Даже богомерзкий дискоклуб, и тот нельзя было схватить так просто за идеологически сомнительный зеленый хвост. Весь коллектив его натурально запропал, загулял после победы на областном слете-конкурсе. С начала апреля уже два вечера наглецы сорвали на почве головокруженья от успехов. Профком в полном составе ногами топал.