Боксерская груша.
Глядя на парочку, которая движется в нашу сторону, я просто сжимаю кулаки, представляя перед собой два мешка с песком на фоне всего огромного непонятного мира, который отвечает взаимностью на мою нелюбовь.
— Нам не нужны неприятности, — говорю я, в точности воспроизведя фразу с картинки, с помощью которых мать заставляла меня зубрить правильные реакции на внешние раздражители. Все мое поведение — немного усложненная схема дрессировки собак Павлова. Стимул — реакция. Когда тебя задирают, нужно говорить «Мне не нужны неприятности», а не искать ответ на вопрос «Почему двое незнакомых людей пытаются завести разговор». — Дайте пройти.
— Вежливый какой, — грубым хрипом говорит первый. Второй молча плюет себе под ноги.
— Мы просто хотим зайти в дом, — продолжаю выдавать весь запас фраз на такой случай и пытаюсь немного сдвинуться в сторону, чтобы обойти парочку, но они выстраиваются в одну линию. — Пожалуйста, отойдите.
— Слышишь, вежливый мажор, а в тыкву получить? — говорит второй и наклоняется вперед, нависая надо мной, потому что стоит на пару ступеней выше.
Я понимаю, что сейчас была какая-то метафора или сленг, потому что никакой тыквы у меня нет. Это угроза? Или шутка?
— Может быть, мы просто вернемся в машину? — из-за моей спины испугано шепчет замарашка. — Еще не очень поздно, я могу заночевать у подруги.
Потому что у меня нет тыквы?
Поджимаю губы и напоминаю себе, что мир — просто бесконечный лабиринт математических формул, алгоритмов и задач. Происходящее сейчас — всего лишь одна из них. Решив ее, я пройду вперед.
Поэтому, когда заношу ногу на следующую ступень, кулак навстречу не становится неожиданностью. На моих обучающих картинках такое тоже было. Их рисовала мама, потому что психологи в группе коррекции и мой психиатр не говорили, что в жизни с «особенными детьми» никто не церемонится. А мама всегда была прагматичной.
Мне тяжело драться. Потому что я не всегда могу отвечать за все действия своего тела. Это странно звучит, но пока я «включаю» кулаки, ноги живут собственной жизнью. И чтобы избежать удара мне банально не хватает концентрации.
Вот почему мой тренер, когда узнал о том, что у короля столицы «странный ребенок», сказал: «Значит, будешь учиться бить первым».
Я ничего не чувствую, когда мой кулак врезается в живот. Только противную мягкость вокруг костяшек пальцев. Этот человек на тридцать килограмм больше, чем должен быть: его рост и комплекция — тоже всего лишь математика. Лишний вес всегда играет на противоположной стороне. Минус реакции, плюс неуклюжести.
Мужчина сгибается пополам и стекает по ступенькам.
Второй пытается свалиться на меня кулем, но я встречаю его левой рукой.
А в тот момент, когда мой кулак сплющивает его челюсть, я пытаюсь увидеть лицо обидчика. Нос, глаза, уши. Чехарда, неразбериха. Разорванная бумажная маска.
— Бля, мужик… — хрипит второй, прежде чем завалиться на спину.
Никто не любит амбидекстров[1].
Даже больше, чем аутистов.
— Пойдем, — я поворачиваюсь и, чтобы не выдать свой бегающий взгляд, концентрируюсь на кончике ее носа. Хорошая альтернатива невозможности смотреть в глаза, а человек верит, что собеседник полностью поглощен его личностью. — Я хочу кофе.
Она пристально следит за моими ногами: как я переступаю через бандитов и, превозмогая нежелание физического контакта, подаю ей руку, чтобы она шла за мной след в след.
О чем она думает? Рада, что я спас ее от неприятностей? Злится, что сделал больно славным безобидным ребятам? Восхищена моей смелостью? Испытывает отвращение от того, что мои ладони холодные и сухие?
Мы заходим в подъезд, и замарашка называет этаж и квартиру. Две цифры — четыре и сто сорок семь. Чтобы успокоится начинаю перемножать их между собой, потом возводить в корень полученное число, потом вычитать из него уже совсем спонтанные значения. Пока Катя не останавливается перед простой железной дверью, минуту возится с замком и распахивает ее, проявляя, кажется, гостеприимство.
У нее пара комнат, обставленных без ярких цветов и с какой-то гармонией, которую я не в состоянии описать, но могу просчитать: прямые линии между подлокотниками дивана и краем стола, идеально вписанный в центр стены маленький телевизор, квадратная ваза с веткой сухоцвета. Мне здесь нравится.
— Кофе с сахаром? — спрашивает замарашка, продолжая смотреть на меня своими интересными серебряными глазами.