Дэвид. А вы уже начали писать?
Матье. Не успели вы уйти. Ко мне снова пришло давно утерянное вдохновение. Из вас получаются необычные герои!
Дэвид. О! Она гораздо интереснее меня!
Матье. Ну, не скажите.
Дэвид. Без сомнения! Учитывая мои возможности, то, что я ей предлагаю, не выходит из рамок относительно разумного. Но то, что она – она! – не соглашается, в ее теперешнем положении это полное безумие!
Матье. Согласен, Дэвид. Но не большее безумие, чем вести игру, с самого начала мечтая о проигрыше!
Дэвид. Что?
Матье. Вы надеялись, что она отвергнет сделку с вами, вы и сейчас еще надеетесь… не так ли?
Дэвид. Как вы догадались?
Матье. Писательская интуиция! Но в чем я вас могу заверить, так это в том, что никогда не стал бы помогать, если бы не был убежден, что за вашими шуточками скрывается глубокое отчаяние!
Дэвид. Такое глубокое, что я готов был покончить с жизнью, когда пришел к вам.
Матье. Вы пришли случайно?
Дэвид. Нет. По совету отца. Я открылся ему, рассказал о моем презрении к жизни, разочаровании и отчаянии, внутреннем опустошении. И тогда он заговорил о вас.
Матье. В первую очередь о ней, я думаю.
Дэвид. Да, он восхищался ее прямотой, честностью, кристальностью. Он именно это слово употребил.
Матье. Слово красивое и точное.
Дэвид. Но я не поверил… И тогда он посоветовал мне убедиться своими глазами и, прежде чем расстаться с жизнью, сыграть напоследок с вами в мою подлую игру.
Матье. Ив результате Роксана спасла вам жизнь!
Дэвид. Вне всякого сомнения! С каждым моим новым предложением, все более и более выгодным для нее, все более приемлемым, я говорил себе: «Сейчас она сдастся… как и все другие!» Но нет! Она до конца осталась несгибаемой, пленительно-презрительной…
Матье. И вы тем счастливей, чем больше она вас презирает?
Дэвид. Когда я вышел от вас, я сходил с ума от счастья и благодарности.
Матье. Так почему вы на этом не остановились?
Дэвид. Всегда хочется большего. А вдруг следующая ставка принесет еще больший выигрыш!
Матье. Но знаете, дальше уже рисковать нельзя! Вы довели Роксану до последнего предела.
Дэвид. Я это понимаю, и если сейчас она уступит, я признаю, что у нее есть смягчающие обстоятельства. И хотя буду разочарован, но… не очень горько.
Матье. Но все-таки будете?…
Дэвид. А вы, вы совсем не будете?
Матье. Я – нет… хотя… но тоже не очень горько.
Дэвид (встревоженно). И вы думаете, это может случиться?
Матье. Я вам уже сказал, что ничего не знаю, но, во всяком случае, не желал бы этого… особенно ради вас.
Дэвид. Я тоже не желал бы… особенно ради нее.
Матье. Ради нее?
Дэвид. Если она уступит, больше всех будет страдать она сама.
Матье. Это правда. Я рад, Дэвид, что вы ее понимаете.
Дэвид. О, для меня она – самая-самая!
Матье. Странно мне слышать это из ваших уст!
Дэвид. А что, только вы ее так называете?
Матье. Нет. Я – третий.
Дэвид. Как так?
Матье. Первым так называл ее отец; он после рождения дочери скоро овдовел, и Роксана заполнила всю его жизнь; он звал ее «моя самая-самая». Потом отец умер, она вышла замуж, родила Николя, развелась. И однажды ребенок, которого она растила одна, для которого она была всем на свете, тоже назвал ее так… продолжив этим порывом любовь своего деда, которого он не знал…
Дэвид. А вы – третий…
Матье. Да, но, естественно, при других обстоятельствах.
Дэвид. Каких? Расскажите.
Матье. Нет… она сейчас вернется.
Дэвид. Последние минуты самые длинные. Это меня отвлечет… да и вы сами так любите рассказывать о ней…
Матье. Но не это! Этого я не вставлю ни в какой фильм!
Дэвид. Тогда тем более.
Матье. Ну ладно, уговорили… В первый раз я увидел Роксану в двадцать пять минут шестого на станции метро Пикпюс.
Дэвид. Вы тогда жили в том районе?
Матье. Ни я, ни она, и не буду вам рассказывать, сколько должно было случиться странных совпадений, чтобы и я и она оказались одновременно в одном и том же месте, где никто из нас раньше ни разу не бывал. Нет слов, чтобы описать, какое она на меня произвела впечатление…
Дэвид. Могу себе представить.
Матье. Она была так хороша, так кристальна, что я не осмелился с ней заговорить.
Дэвид. Прекрасно вас понимаю.
Матье. Мы сели в один вагон, напротив друг друга, и между нами завязался разговор – немой, но очень красноречивый.
Дэвид. Уже тогда?
Матье. Да. Это был первый. Но мы еще не натренировались, и он окончился многоточием. А на пересадке Сен-Лазар мы потерялись.
Дэвид. И как вы встретились?
Матье. На следующий день, в те же двадцать пять минут шестого, на той же станции Пикпюс, куда каждого из нас толкнула безумная мысль, что, может быть, другому это тоже придет в голову. Эта безумная мысль пришла в голову нам обоим.