Паника — не лучший советчик, но когда подумала о том, что оскорбила жениха своим поведением до такой степени, что он предпочёл уйти, кроме неё ничего не осталось. Не может быть, он ведь не такой неженка, чтобы обидеться на уязвленную им же девушку, да и о моём отношении к Филиппу прекрасное знает, однако, что я сама знаю о болезненной ранимости эльфийской души? По себе судить нельзя, во мне всё ещё много человеческого, а вот Леголас до сих пор, ностальгируя, разъезжает по любимым местам русской глубинки — прощается перед тем, как навсегда отбыть в Валинор. Так может и Трандуилу гораздо больнее, чем он хочет показать, просто умеет мастерски прятать свои чувства? Ещё и в очередной раз выслушал все глупости, которые творятся в моей голове, когда злюсь. Плохо. Очень плохо. Что же теперь делать? Где теперь его искать, чтобы просить прощения за своё отвратительное поведение и это дурацкое платье? Хуже того, как выдержать праведный королевский гнев? Впрочем, какой из него праведник? Это же как нужно было взбесить Валар своими внебрачными амурными похождениями, чтобы нарваться на персональные розги? Небось, гулял как мартовский кот без продыху, вот они и снизошли искать воспитательные методы.
Гоня от себя мысли о том, что в прошлом Трандуил уделял барышням гораздо больше внимания, а меня даже с Днём Влюблённых поздравить не пожелал, я быстро сбежала по ступенькам и поспешила к единственном припаркованному у бордюра такси. В конце концов, то были лишь любовницы, а я — невеста, и это что-то да значит. Должно значить. Или после сегодняшнего вечера уже нет? Может поэтому он и уехал по-английски, не прощаясь? Быть того не может! Правда, эльф так сильно отдалился от меня за последнее время, что уже ни в чём нельзя быть уверенной. Горло сжало от подступивших слёз, пальцы дрожали, когда открывала дверцу старенькой серой Волги, однако объяснить удивлённому водителю, что мне срочно нужно на Старое Кладбище, всё же кое-как смогла.
— Уверена? — спросил дородный рыжий дяденька, заводя двигатель и выруливая на своей колымаге на обледеневшую дорогу. — Чего это ты на ночь глядя туда собралась?
— Согрешила, свечку в церкви поставить хочу.
Обычно я не против поболтать с разговорчивыми таксистами, к тому же у этого вроде бы лицо знакомое — кажется, он раньше куда-то уже меня возил, но сейчас, когда поджилки тряслись от страха, слова просто не шли с языка. Хотелось только одного — обрести наконец хотя бы крупицу взаимопонимания со своим ледяным любимым, и не важно, все ли органы у него на месте и в рабочем состоянии, пусть только хоть ненадолго оставит своё величие в сторонке и побудет обычным и тёплым. Если, конечно, такое возможно.
Сыпавший с низкого дымчато-чёрного неба снег плотной завесой окутывал город, едва позволяя различить, где проезжая часть, а где дома. Поэтому, когда автомобиль затормозил, я не сразу поняла, что мы уже на месте, да и вопрос о том, стоит ли подождать, чтобы отвезти обратно, вверг в недоумение. Нет, ждать меня определённо не нужно — дальше я сама, и обратно, возможно, тоже.
Получив расчёт, таксист поспешил уехать, я же, натянув капюшон, направилась по аллее к знакомым воротам с херувимчиками, которые все, как один, сейчас были на месте, что вызвало ещё больше беспокойства — разве им не положено разлететься? Разве сейчас не должна появиться узкая кованная калитка и вязы за ней? Может и нет, ведь когда мы с Трандуилом заезжаем средь бела дня, то ворота собственно находятся на месте. Ладно, пусть. Главное, найти нужный склеп — там ведь гараж его Ламборджини. И оленюшня рядом. Так что бояться совершенно нечего. В конце-концов сегодня не полнолуние, чтобы покойники из могил вылазили. Или им фазы луны без разницы? Ну вот кто просил об этом думать именно сейчас? Хотя о чём другом можно думать, когда в потёмках на негнущихся ногах подходишь к кладбищенской ограде, за которой уже видны старинные кресты? Говорят, в прежние времена матери и жёны, ждавшие своих сыновей и мужей с фронта, приходили сюда на закате, чтобы просить у последнего привезённого о милости — о том, чтобы вернул их близких живыми и невредимыми. Последний имел власть и мог помочь, но взамен он всегда что-то забирал. Или кого-то. Подходил к ограде и спрашивал, что готова отдать за исполнение своей просьбы? Если оставался доволен откупом — помогал. Интересно, ведь на этом кладбище давно уже не захоранивают, и самый последний всё ещё бродит, или уже упокоился?
— Господи, помилуй… — перекрестившись, я обхватила себя руками за плечи и лишь тогда решилась шагнуть за ворота. Под ногами захрустел снег вперемешку с гравием, и почему-то тут же вспомнилось о том, что городские чиновники зажали деньги не только на светильники, но и на асфальтирование дорожек. А ведь есть много людей, которые через кладбище домой и на работу ходят. И собачники здесь своих питомцев выгуливают. Только вот в светлое время суток, по темноте разве что бомжи и алкаши шляются. И меня занесла нелёгкая. На Амура и Святого Валентина точно не сошлёшься, вряд ли они своим промыслом по ночам занимаются. Хотя, кто их знает?
На глаза, как нарочно, попалась металлическая трафаретка с чёрно-белым мужским фото и подписью Валентин Яковлевич Анушко. А чего уже не Амурович, твою дивизию? Снова перекрестившись, я свернула на соседнюю дорожку, клятвенно обещая себе больше не читать того, что написано на могильных табличках, но какое там — сугробы искрящегося снега словно нарочно высвечивали ритуальные надписи и цветы из ткани, пластика и воска.
— Святый Боже, Святый Крепкий, храни меня…
По коже всё быстрее бежали мурашки, которые были вызваны не столько жгучим морозом и усиливающимся снегопадом, сколько сумасшедшей паникой — шли минуты, и начинало казаться, что уже не найду заветных белых стен склепа, зато со всех сторон с фотографий и мраморных плит на меня глазели покойники, от пристальных взглядов которых было не скрыться ни за ветвями елей, ни за стволами старых акаций. Они были повсюду, и из горла уже готов был вырваться вопль отчаяния и страха, когда впереди показались выбеленные кирпичные стены. Не веря своему счастью, я бросилась к ним, изо всех сил стараясь не наступать на укрытые пушистым белым саваном могильные холмики. Но счастье было недолгим — обледеневший камень совершенно не торопился пропускать меня внутрь. В отчаянии закусив губу, я обошла строение вокруг и, найдя перекошенную деревянную дверь, потянула за ручку, но и здесь ожидала неудача — заперто.
— Тебя тоже не пускают?
Мраморный скорбящий ангел у тёмного провала окна не ответил, лишь с распростертых за его спиной крыльев беззвучно сорвался налипший снег.
Камень не может взлететь.
Камень не может любить.
Камень не может уйти.
Так куда же девался мой гранитный рыцарь? Почему так легко отказался от меня, исчез, будто его и не было?
Разве можно столько времени ждать, чтобы потом уйти из-за нелепой ссоры, в которой сам и виноват?
Или это я во всём виновата? Только говорила о том, что научусь понимать его, а сама всё равно ждала человеческих поступков, на которые эльф не способен. Как же всё сложно, как пусто, горько и холодно сердцу, которое не хочет верить в то, что наша сказка может закончиться. Только ведь я стою посреди кладбища, а не Мирквуда, и вокруг вместо шумящих кронами вязов — могильные оградки, из-за которых строго взирают с фотографий лица давно ушедших людей. Из глаз покатились горячие слёзы, и лишь тогда я почувствовала, как замёрзла, как болят щёки и окоченевшие в тонких колготках ноги. Пальцы дрожали от холода и только размазывали солёную влагу, когда пыталась смахнуть её, а снег всё сыпал и сыпал, совершенно не собираясь останавливаться. Он забивался за края ботфортов, под шарф и капюшон, больно колол кожу, напоминая ту ночь, когда мы встретились с Трандуилом в первый раз. Как будто её вообще можно забыть. Несколько месяцев назад Владыка защитил меня от лютой непогоды, теперь же его гнев настолько велик, что он, похоже, решил им заморозить. Может написать ему смску или просто идти домой, пока ноги слушаются? Хотя слушаются ли? Сил совсем ни на что не осталось, а в голове так шумит, словно в церкви в колокола бьют. Точно, хорошо бы в церковь попасть, может там вечерняя служба сейчас? Но для этого нужно шевелиться, а я замерла столбом, озираясь на надгробья, из-под которых, кажется, начал доносится то ли шорох, то ли шёпот, от которого стыла не то что кровь, сама душа. И гравий, кажется, опять шуршит. Разве этот звук не должен заглушать толстый слой снега? Или это последний идёт к мне, чтобы спросить о желании?