– Простите нас, – говорит Лиза, пряча в рюкзак злосчастную газету. – И спасибо за угощение.
– Вы нас простите, – смягчается Борис. – Мы здесь совсем от людей отвыкли. Сколько лет втроем кукуем.
Гости собираются, благодарят за уху. Испортившаяся атмосфера вновь налаживается. Кузьмич достает из кармана горстку конфет «Холодок» и протягивает Лизе. Улыбается. И вдруг, впервые за весь вечер, начинает говорить:
– Это еще что! Это разве невидаль! Вот была война, фашисты землю забирать пришли! Весь народ советский встал супротив. И звери встали, и птицы. И все существа встали. И домовые, и банники, и лесавки с водяными – все на войну пошли. Сталин отряд сформировал из нечистой силы, и она с фашистами сражалась – вот как было. Банники их камнями раскаленными били, лесавки в топь заманивали. Леший с пути сбивал и прямо на мины вел. Здесь это было, у нас. Не зря на гербе нашей Архангельской области святой Архистратиг Михаил, в лазоревом вооружении, с червленым пламенеющим мечом и с лазоревым щитом, украшенным золотым крестом, попирает черного лежащего дьявола. Низвергнут лукавый, фашисты низвергнуты. Лишь болота остались. Черт, когда мир создавался, похитил у Господа кусок земли, съел да выблевал. Вот и болота получились. А вы говорите, невидаль.
Все смотрят на Кузьмича удивленно, а потом Лиза произносит своим красивым голосом:
– Ну нам пора. А Церковь мы и сами найдем. Тайгу с ног на голову поставим, но найдем.
И долго потом смотрят старики, как арендованная в Архангельске «Нива» поднимается по склону от рыбацких избушек, делает поворот и уносится в строну Пешницы.
– Так тому и быть, – вздыхает Борис. – Вы Церковь найдете, я – вас найду.
Арина крестится и заставляет Кузьмича перекреститься, но тот гудит, как паровоз, и машет птичьей лапкой вслед исчезающему автомобилю.
Вот уже двадцать лет подряд ходит Борис на Пасху в тайгу. В этот день отдает болото по одной своей жертве, выкладывает ее аккуратно на покрывало кислицы, чтоб старик забрать мог. Раньше легче было, а нынче он совсем дряхлый стал. Порой до сумерек волочит труп по лесу. Все они под ольхой похоронены, недалеко от поселка. Пашка первый был. Сейчас там целое маленькое кладбище. Двадцать торфяных мумий.
Борис, когда еще почта до них доходила, выписывал журнал «Дружба народов» и прочел в одном из номеров стихотворение Александра Блока:
Теперь, закапывая очередную мумию, он читает блоковское стихотворение вместо молитвы, и Кузьмич сопровождает чтение паровозными гудками сложенных в трубочку губ:
Однажды он и Лизу похоронит: почерневшую, скорченную. Если до Пасхи сам не помрет.
И мерещится ему болото, где под ряской, под трехметровым слоем утрамбованных трупов лосей, росомах, волков, лисиц, белок, бурундуков, стоит Черная Церковь. И горят в ее оконцах бледно-голубые огни – свечи покойников. И ждет она, что однажды опоздает старый Борис, не успеет до окончания Пасхи из леса уйти.
И мощь ее никогда не иссякнет.
Дмитрий Тихонов
Беспросветные
Ерш не видел схватки. Для него она началась и завершилась слишком быстро. Шипели в воздухе черные стрелы, серые фигуры вражеских всадников мелькали в столь же серой траве, кричали и падали люди, а раскаленное добела небо равнодушно сжигало степь. Было слишком жарко, чтобы стремиться выжить.
Воевода впереди вовремя проревел команду, и Ерш поднял щит прежде, чем посыпавшиеся сверху срезни успели добраться до него. Но стрелы падали сплошным железным дождем, и спустя всего несколько мгновений одна из них с влажным глухим стуком вонзилась в шею Буяна. Тот испуганно всхрапнул, вздрогнул всем телом, метнулся в сторону, едва не столкнувшись с конем мчавшегося рядом кмета, а затем просто и быстро рухнул на бок, придавив собой Ерша, не успевшего даже выпустить поводья. Дружинник прижался к вздрагивающей спине умирающего жеребца, закрылся щитом, истово надеясь, что скачущие следом не растопчут его. Вот и все.
Затем наступило беспамятство, полное тошнотворной жары и неодолимых видений, душных, словно запахи здешних трав. Но когда он очнулся в полной темноте, то не смог вспомнить ничего, кроме рыданий.