Но время шло, и Лиза уже одела всех кукол. Кроме того, мямля в поношенном сюртуке ей прискучил.
И как-то летним вечером она сказала ему:
– Нет, вы меня не любите!
Последовали уверения в обратном, но девушка продолжала:
– Хотите меня убедить – принесите еще цветов. Мне так тоскливо… Отец меня не балует. Вся надежда только на вас.
Лео хотел возразить, что последние свои средства исчерпал как раз сегодня, как раз на эти пурпурные георгины. Но Лиза как будто стала еще прекраснее, совершеннее, и еще белее стала ее кожа, словно насытившись молоком… И он обреченно кивнул.
Блуждая по улицам, юноша раздумывал, где бы добыть денег. Друзья устали ссужать его: он хоть и возвращал долг, но просил снова, а это утомляло. К конторской кассе писари доступа не имели, а квартирная хозяйка уже и не притворялась, что терпит Лео.
Он брел от перекрестка к перекрестку, с каждым шагом все более отчаиваясь. Даже помыслить о том, что он обманет ожидания Лизы, было мучительно.
А вокруг вечерний полусвет сгущался в фиолетовый сумрак. Облака, сизые тени на небесах, цеплялись за шпили и флюгеры. Мгла окутала всякую вещь и всякого человека. Кто-то торопился домой, чтобы стряхнуть это одеяние у каминов и ламп. Были и такие, что радовались обновке, скрывшей их дневные лохмотья.
Бледное лицо юноши светилось, как гнилушка. Друзья, открывая ему, пугались и оттого отказывали с чистой совестью. Он побывал в восьми домах и всюду добился лишь вежливого «нет».
Стало еще темнее, однако Лео прикрывал глаза ладонью: ему везде чудилась Лиза, ослепительная ее белизна. Он отворачивался – она хмурила брови, и с вишневых губок слетало что-то грозное и непоправимое.
Наконец, уже сидя в своей каморке среди ящиков, выпотрошенных в поисках случайных монет, он понял: ни гроша. Разводы плесени на потолке, залатанное картоном окно, колченогий стул, косая свечка – все подтверждало горестный вывод. Лео повалился на кровать. В груди его копошилось что-то черное и холодное.
И тут сверкнуло: «А ведь можно украсть!..» Призрачная Лиза, присевшая на стул, одобрительно улыбнулась. «Старый Христоф, говорят, купается в деньгах. Еще бы, с такими барышами! – размышлял Лео, возя башмаками по простыням. – Я могу забраться в сад и срезать парочку-другую цветов. Старика особо не убудет».
Он вскочил и энергически заходил по клетушке. Огонек свечи подрагивал, колышась в такт его шагам.
«Ну да, через стену перелезу – и дело в шляпе. Сторож, верно, от ворот не отходит, а Христоф в этот час должен третий сон видеть».
Он вошел в азарт и едва удерживался, чтобы не выбежать на улицу и кинуться к саду. Нужно было хорошенько все взвесить.
«Вдоль ограды много деревьев. Найти ветку потолще, накинуть на нее петлю – и наверх. И обратно тем же путем…»
Кровь то стыла, то закипала, не успевая за мыслями. Свеча на столе вдруг разрослась, залила зрачки пламенем, и Лео затерялся в безвременье. Метеорами проносились фонари, мелькали чьи-то силуэты…
Когда он очнулся, то стоял уже в безлунной тьме у высоких стен, и где-то высоко над головой перешептывались листья вязов. Тускло, словно ледышки, поблескивали наконечники ограды. Улица совсем вымерла: казалось, темная гряда домов враз лишилась окон, дверей и обитателей. Воздух отзывал холодом и страхом.
Лео недурно метал веревку. Со второй попытки ему удалось закрепить петлю на толстом суку, чуть повыше стены. Он потянул и, не услышав скрипа, начал карабкаться.
«Я теперь вор, – думал он, перебирая руками. – Но ворует ведь тот, кто берет для себя, а я – для Лизы. Кто меня осудит?»
Добравшись до кромки стены, юноша с готовностью опустил ноги – и шип, каких много пряталось между крупными зубцами, пропорол ему стопу. Он вскрикнул и рухнул в сад, угодив в разросшийся розарий. Колючий кустарник смягчил удар, но из мести расцарапал Лео кожу – везде, где та была оголена. Розы, неделю как лишенные ухода, от тряски роняли лепестки. Когда он наконец выбрался, все тело чесалось и кровоточило. И все же ему повезло: веревка свисала по эту сторону ограды.
Превозмогая боль, он заковылял по песчаной дорожке. Одежда во многих местах прилипла к телу, в левом ботинке стало сыро. Собственная поступь казалась непривычно грузной, шумной. Но садовник, очевидно, проспал переполох в розарии – остерегаться его не стоило; и ошалелый Лео шел куда хотел.
Здесь повсюду были цветы. Сомкнутые бутоны склонялись, словно головы спящих воинов на привале. Дневные ароматы, сумеречные благовония витали над клумбами и грядками, забирались в ноздри. С запада, от далеких лесов, доносились другие, сыроватые, запахи, и все это сливалось в дурманящую музыку. Хотелось лечь под невидимым небом, чтобы вечно вдыхать пыльцу и слушать голоса ночных насекомых.