Что я мог ему ответить?
Конечно.
Идет.
Волька оставил меня в баре у бассейна, а сам ушел с листом ватмана подмышкой, ко мне в номер.
Я заказал пива и, развалившись в кресле, наблюдал как аниматоры развлекают детей. Солнце давно зашло за горизонт, кругом горели фонари, и атмосфера призывала расслабиться, забыть о проблемах, ни о чем больше не думать. Но я продолжал размышлять о нашем с Волькой детстве. О том, какими мы были и какими стали. Я – альфонс, убивший богатую жену ради ее денег. Он – миллионер, владелец отелей в Европе, вынужденный каждый день рисовать картины против своей воли.
Волька пришел минут через двадцать. Разложил на столе телефоны, сигареты и коробки спичек без этикеток. Мы не разговаривали, а просто смотрели на аниматоров. Потом Волька сказал:
- Когда получишь по завещанию все эти старухины миллиарды, будь добр, перечисли мне десять процентов за работу. Я сброшу реквизиты компаний.
- Мне показалось, ты делаешь это ради дружбы.
Волька ухмыльнулся, постучал себя согнутым указательным пальцем по лысине.
- Ты форменный идиот, - сказал он, – если в таком возрасте все еще веришь в сказки.
Мы посидели в молчании какое-то время. Я допил пиво и спросил, можно ли возвращаться в номер. Впереди меня ждало несколько сложных дней.
Волька протянул мне руку. Рукопожатие вышло крепким.
- Комар носа не подточит.
- Пообещай, что мы больше никогда не увидимся, - сказал я на прощание.
- Непременно, - ответил Волька.
Я прошел мимо бассейна, к стеклянным дверям отеля, и все это время казалось, что Волька смотрит мне в спину. Только это был молодой Волька, с белыми кудрями, с прыщавым лбом, тот самый Солнечный Мальчик, который любил нарушать обещания.
Оборотень
(Вадим Громов)
- Ты чё тормозишь, убогий? С покупочками определился, денежку отдал, сдачу простил, и – топай себе. Или я не права? Слышь, Нинуль, когда я была неправа?
Мужеподобная продавщица, монументально возвышающаяся над прилавком, полуобернулась назад, ожидая поддержки коллеги. Массивная фигура, грубые черты лица, совершенно неподходящее им жидковолосое карэ - и запах свежего перегара.
Вторая продавщица изрекла невнятный набор гласных. В отличие от напарницы, она переборщила с дозой и, по мнению Курмина была недалека от «ухода в астрал».
Данный магазинчик Михаил не любил, но в округе он один работал до полуночи. Это изредка выручало при необходимости мелких, но срочных покупок. Удобство в графике работы было, пожалуй, единственным плюсом. Здесь хамили и по мелочи обсчитывали всегда, но сегодня продавщица вышла за рамки, причём - безо всякой причины. Он зашёл в павильончик всего-то минуту назад, определился с парой основных покупок и теперь пытался припомнить - не нужно ли что-то ещё. Видать, чем-то не глянулся. То ли внешностью, то ли - неторопливостью.
- А п-повежливее н-нельзя? - Оторопел Курмин. - Я же вам ничего…
- Чего? - С садистским предвкушеним перебила его продавщица. - Па-а-авежливе-е-е? Да кто ж с тобой, таким плюгавым, «сю-сю» разводить станет? Ты себя в зеркало давно в последний раз видел, чуча корявая? А?! Полчаса сраный "Доширак" купить не может, тупит, словно его дебил высрал! Мы через минуту закрываемся, а он ни "бе", ни "ме". Я тут должна ещё хренову тучу дел переделать - так это его не колышет! Всем наплевать, как мы тут корячимся! Слышь, Нинуль?!
…горбоносый брюнет распялил рот в надсадном крике, пытаясь ползти, прижимая к боку безвольно обвисшую руку. Метрах в трехстах весело полыхали неоновые огни ресторана, который он покинул несколько минут назад. Хмельной, веселый, довольный случайным знакомством с приятной перспективой…
На асфальте оставалась кровавая дорожка. Бицепс отсутствовал напрочь, в доли секунды выдранный острейшими клыками вместе с куском рукава дорогой кожаной куртки. В глазах горбоносого расцветало, прочно укоренялось осознание конца… Ещё полминуты назад - надменная, холёная физиономия теперь была начисто лишена чего-либо человеческого, скрывшись под липкой маской ужаса. Травматический пистолет нелепой игрушкой валялся в стороне. Абсолютно беспомощный против кошмара, как бумажный самолётик беспомощен против напалма. Крик становился тонким скулежом, чернявый перевернулся на спину, вонзив неверящий взгляд в то, что стояло перед ним…
…Курмин тряхнул головой, прогоняя невесть откуда возникший в голове эпизод качественного хоррора. Чертовщина какая-то…
- Что, корёжит?! - осклабилась продавщица. - Отходняк подвалил? Нажрутся стекломоя, а потом ходят, трясутся! В долг норовят выклянчить! Помирают они, видите ли! Алкашня подзаборная!
Курмин развернулся и пошёл к выходу. На душе было гадко, как бывает всякий раз, когда сталкиваешься с хамством. На которое, к тому же, ты не умеешь отвечать.
Над внешностью Михаила подхихикивали: и на улице, и на работе. Он почти свыкся с этим, а что было делать? Не вешаться же? Если в тридцать восемь лет у тебя рост метр сорок шесть, небольшой горб и не самая обольстительная внешность. Но так его не обижали уже давно.
- Давай звездуй, недомерок! - доносилось сзади. - Драной скатертью дорожка! Может, тебя этот поганый оборотень сожрёт, если только ты ему поперёк глотки своим горбом не раскорячишься! Верно я говорю, а, Нинуль?!
Михаил вышел из магазина. Времени было без пятнадцати полночь, ближайший круглосуточный павильон находился примерно в трёх километрах отсюда. Топать шесть кэмэ по морозцу ради половинки хлеба и упаковки пельменей… Ладно, откладывается. Придётся сегодня чайку похлебать, а завтра с утра - в гипермаркет.
Квартира встретила Михаила обыденным холостяцким безмолвием. С семейной жизнью не складывалось по вышеупомянутым причинам, и Курмин давно привык к одиночеству. Не пробуя избавиться от него с помощью братьев наших меньших. На собачек, кошечек и прочих канареек можно и в Интернете полюбоваться.
Попив чаю, Курмин лёг спать.
Утро выдалось хмурое, крайне снежное. Снег несло хлопьями, повергая в коммунальные службы в депрессию. Курмин принял душ и стал собираться в магазин, одновременно пытаясь вспомнить, что ему снилось этой ночью. Сны в последнее время становились мутными, расплывчатыми. Какие-то бессвязные образы, события, эмоции.
Объединяло их только одно: неизменное присутствие пронзительной тревоги, осознания чего-то неизбежного, злого…
Минувший сон тоже не стал исключением. Плюнув на бесплодность попыток восстановить хоть эпизод сновидения, Курмин оставил эту затею.
Во дворе сосед ошалело раскапывал свою "Хонду", находящуюся в жёстких снежных объятиях. Михаил прикинул сколько сил уйдёт для вывода его "девятки" на оперативный простор, ужаснулся и двинул на своих двоих.
Первопроходцы уже протоптали дорожку к автобусной остановке - узенькую, с двух сторон зажатую сугробами. Так что до цели Курмин добрался относительно легко.
Маршрутка вынырнула из снежной завесы, и мятущаяся группка людей на остановке вторглась в салон, стряхивая снег с одежды. Хорошо ещё, что дом Курмина находился недалеко от автобусного кольца, и свободных мест пока хватало.
-…слышали? Говорят, оборотня поймали. - До Михаила долетел обрывок разговора с соседнего сиденья. - Точнее, не поймали, а покрошили из пяти "калашей", кровищи было…
Мужичок лет сорока восьми - пятидесяти с лицом вечного "пострела, который везде поспел", увлечённо рассказывал соседу очередной городской жутик, наверняка, вычитанный в каком-нибудь «Криминальном вестнике». Через минуту, после ненароком брошенной фразы "Брехня поди…" рассказчик разгорячился, и повествование стало публичным.
Маршрутка внимала. Курмин скучающе смотрел в окно, отрешившись от этих ужасов, излагаемых общественности уверенным баском завзятого сплетника.