Цветовод легко переносил смрад, но не волнение — его мутило.
Новое утро принесло ликование и ужас. Догадка его была верна: Катерина оправилась и даже будто подросла, ноготки её стали длиннее и крепче. Но обок основания проклюнулась дюжина её копий — совсем крошечных и похожих на птичьи лапки. Все непрестанно шевелились.
Христоф порадовался в сердце, но поливал не так обильно, как в первый раз.
«Ничего, ничего, вы попробуете ещё крови настоящей свиньи», — цедил он сквозь зубы.
Всем помощникам садовник дал срочное увольнение. Достать свиную кровь было нетрудно: он, бывало, и не такого просил у крестьян, если растение попадалось прихотливое. Иное дело — идти через весь город с ведром в руках и даже в саду таиться от чужих глаз.
Отростки Катерины быстро её догнали и, к облегчению цветовода, больше не вырастали. Он наловчился подрезать ножницами новые всходы: те упрямо взрывали почву, как бы бережно он ни поливал. Хватало нескольких капель густой жидкости, чтобы вылезли две-три лапки.
Среди живой зелени теплиц, синевы неба, желтизны нарциссов и багрянца роз белёсая кожа детских рук казалась напоминанием о смерти. И Христоф верил, что скоро составит свой лучший букет.
Иногда Лео чувствовал себя глупо и неловко, когда они вот так смотрели друг на друга. Но лишь иногда.
Он мог, казалось, часами блуждать взором по её мягким чертам. От лилейных щёчек к вишнёвому ротику, вскользь по изящному подбородку и вверх, к ослепительному пламени локонов, а оттуда — к глазам, всегда к глазам… Лео смущался, ведь и его изучали таким же манером. Он не знал, что на деле за серой радужкой кроются совсем другие образы, — и не хотел догадываться.
Лиза опиралась на подоконник, открывая обнажённую кожу под дерзко задранными рукавами. Лазурное небо нависало над ними или свинцовое, багряное или вовсе бесцветное, но она сидела только так. В его присутствии лучше думалось: до глупости влюблённое лицо настраивало на благостный лад.
Она говорила:
— Леонард, ну что же Вы молчите, как дурак. Показывайте, что принесли на этот раз.
И он показывал.
Лео часто стоял так под её окнами. Чуть выдавалась свободная минутка, он покидал контору, где служил писарем, и бежал через дорогу. Там за кованой решёткой ограды, словно рыцарь в латах, возвышался дом хозяина Гюнта. Искушение войти через калитку было очень велико, но Лео оставался благоразумен. Поступи он так опрометчиво — тотчас наткнулся бы на служанку или, того хуже, на самого Гюнта. И тогда тайным посещениям пришёл бы конец. Поэтому он лишь бросал на особняк нарочито небрежный взгляд, направлялся же в сторону площади — по тротуару, как и положено.
Однако, отойдя подальше, юноша останавливался, чтобы оглядеть улицу. Если вблизи никого не виднелось, он нырял направо, в овражек, который бежал вдоль ограды. Здесь иногда носились дети, но окрест находились уголки и поинтереснее. Лео это вполне устраивало, потому что никто не мешал ему взобраться по глинистому косогору, отодвинуть сломанный прут и проникнуть в парк. Он всякий раз измарывал сюртук, а с букетом лезть было ещё труднее. Но калитки — твердил юноша — он позволить себе не мог. И неизменно справлялся.
Оказавшись в парке, среди чахлых деревьев, он опрометью и одновременно бесшумно, как садовая крыса, бросался к дому. Подбежав к тыльной стороне, Лео прокрадывался вдоль фундамента к западному крылу. Он прислушивался. Бывало, что в её комнате разговаривали, и тогда приходилось ждать или отступать. Но чаще ему везло. Он кидал камешек, и Лиза растворяла ставни.
В моменты свиданий оба не вспоминали об опасности. Лео забывал обо всём, едва увидев рыжие локоны. Их обладательницу же успокаивало то, что накажут, раз уж на то пошло, не её. Лиза втайне разделяла мнение своих родителей. Дурашка писарь рисковал местом — ну и поделом ему.
По-настоящему девушка любила не его, а платья и кукол, что не предосудительно в семнадцать лет. «Это, разумеется, пока», — уточняла она про себя. Пока в Герцбурге нет ни одного юноши, достойного её. Пока её красота остаётся её собственностью… хотя, усмехалась Лиза, ограбить себя она никому не позволит.
А Лео её развлекал и, что гораздо важнее, носил ей цветы.
Она чуть не умерла от возмущения, когда однажды увидела его под окном. Он буквально пылал, рассыпаясь в бессвязных извинениях, и клялся, что сейчас же провалится сквозь землю. Лиза уже приустала, но тут ей в голову пришла занятная мысль.
— Чтобы искупить свой проступок, Вы принесёте мне букет самых лучших роз, какие только растут в городском саду, — проговорила она.
Юноша побледнел: его кошелёк был столь же тощ, как и он сам. А цветы Христофа стоили баснословных денег. Но Лиза стояла на своём:
— Или так, или я всё расскажу папе, и он выставит Вас на улицу. А меня Вы не увидите — ни-ко-гда! — отчеканила она, не без оснований гордясь своим произношением.
Лео оставалось только кивнуть и пойти прочь, чтобы оставить в цветочной лавке три четверти заработка. Вечером он вернулся с букетом. Она уже ждала и подсматривала за ним. В стекло стукнул камешек. Девушка открыла и состроила недовольную гримаску. Но последнее оказалось напрасным: её взгляд встретился не с влюблёнными глазами, а потонул в бордовой пышности роз. Лео поднял букет над головой, чтобы Лиза не видела его лица.
Девушка втянула цветы в комнату и сказала:
— Неплохо. Вы, пожалуй, можете и дальше сюда приходить. Само собой, никто не должен Вас видеть. Если будете вести себя хорошо, я Вас, может быть, и прощу.
И она захлопнула ставни. Лео тщетно ждал, что ему объявят время следующего свидания: девушка сразу про него забыла.
Сначала она проверила, заперта ли дверь. Потом вытянула из-под кровати ящичек, где лежало всё необходимое: ножнички, всевозможные пузырьки и флакончики, проволочки, лоскутки. И начала работать.
Мать обучила Лизу особому искусству, которое знали только женщины их рода: шитьё кукольных платьев из ярких лепестков. Когда-то умелицы делали и настоящие, взрослые платья, что требовало много больше сил и времени. Ныне одевали кукол — для забавы и для будущих мужей. Лизе это занятие приглянулось.
Для работы годились лишь свежие и добротные растения. В Герцбурге никто, кроме Христофа, таких не выращивал, а старый Гюнт садовника ненавидел. До случая в церкви он скрепя сердце отсчитывал Лизе деньги, но потом прямо заявил: она вольна мастерить свои платья из чего угодно — при условии что выросло оно не в городском саду. Все уговоры остались втуне, хитрости не помогали.
И тут подвернулся Лео. «Конечно, он беден, как церковная мышь, — думала Лиза, приклеивая очередной лепесток на прозрачную основу, — Но пока и он сгодится».
Она как бы невзначай выведала у отца, каков был оклад у Лео, и в точности рассчитала, сколько букетов он будет покупать в месяц. Небольшую сумму она отвела юноше на питание, жилище и прочее.
Лео приходил каждый день. Если он был не при деньгах, Лиза считала себя вправе не появляться в окне. Но в день получки или аванса она встречала его приветливо. Они болтали о всяких пустяках, пока не наступал подходящий момент, и девушка говорила:
— Ну что же, а Вы не купите мне ирисов? Думаю, они Вам по карману. Неужели Вы не хотите потешить меня?
Лео обещал, дивясь её осведомлённости. Юноша еле-еле перебивался от месяцу к месяцу, но жалованья ждал лишь с тем, чтобы издержать его на Лизу. Он начал подрабатывать по ночам в каретном сарае.
Днём прибегал к ней. Она поднимала букеты и зарывалась в них носиком. А он всё пытался что-то разглядеть в серой глуби.
Но время шло, и Лиза уже одела всех кукол. Кроме того, мямля в грязном сюртуке ей прискучил.
И как-то летним вечером она сказала ему: