- …вот такая напасть, - закончил рассказ Кузьма Игнатьич. - Пару дней пересидим в сарае, после станем решать.
- Ага, ещё чего! - взъерепенился Сява. - Я так погляжу, мозги у тебя вовсе поплыли. Эдакую белиберду изобресть! Ты что, сват, решил, будто я поверю в байки-страшилки? Нет уж! Сам скажу, как дело было. Захотели вы с Марфой меня обдурить, вот оно как! Может, со свету вознамерились сжить, а может, прикинулись дураками, чтобы я один на вас на всех, болезных, горбатился. Только дудки! Не на того напали! Силу Григорьича Сявкина ещё никто на кривой козе не объезжал! Сидите тут сколько влезет, хоть пиявок дожидаючись, хоть второго потопа. А я с полоумными не останусь, я в доме спать буду, в кровати. И ежели к утру в ум не вернётесь - уйду из деревни! К внуку, в город, он меня ждёт! Сами здесь подыхайте, без меня!
Он вырвал-таки бутыль и развернулся к воротам. Кузьма Игнатьич пытался загородить, да только на костыле не сильно распрыгаешься. Сява вильнул ужом и скинул засов.
- Счастливо оставаться, убогие!
Ворота распахнулись.
За ними, под проливным дождём. стоял голый Яшка.
Страшен он был. Исчезла сытая брюхатость, синюшное тело налилось дурной силищей, будто вырос прежний дурачок вдвое. Лицо так и не отыскалось, зато уже всё туловище встопорщилось сотнями длинных игл.
Сява заверещал зайцем.
Тварь махнула ручищей, и вздорный сосед отлетел к стене. Бутыль первача грохнула об пол и разбилась, напитав солому отборным самогоном.
Протяжно, пожарной сиреной, заорала Марфа.
Кузьма Игнатьич махнул костылём, но тварь легко перехватила палку и вырвала из рук. После шагнула внутрь, сбила старика с ног и, навалившись тяжёлой тушей, пронзила иглами.
Словно сотня электрических разрядов пробежали по телу. Кузьма Игнатьич застонал. Жизнь вытекала из него, убегала с кровью через сотню тонких дырочек. Навалился сон. Старик крепился. Он ещё надеялся, хотя понимал: на этот раз всё, кончился Кузьма Игнатьич, отходился. Краем глаза заметил тень, растущую по стене. Степановна, не переставая бормотать, тянулась к керосиновой лампе:
- Смертушка, милая, прибери меня! - и поставила лампу перед собой...
- Смертушка, родненькая, торопись скорее! - и сняла стеклянный колпак...
- Смертушка, милая, прибери меня! - и вывернула вентиль на полную…
- Смертушка, родненькая, торопись скорее! - и толкнула гудящую керосинку в солому.
Тонкий огонёк лизнул угощение, распробовал и в тот же миг разросся, разбежался по сторонам, взревел в радостном предвкушеньи. Полыхнул разлитый самогон. Затрещали бревна и доски. Сделалось светло, как посреди лета.
Пиявка дёрнулась, вытаскивая иглы.
«Поздно! - думал Кузьма Игнатьич, улыбаясь. - Не успеет, гадина! Спасибо тебе, Степановна!»
И умер…
…В предрассветной мгле на дальнем конце деревни заплясали два ярких пятнышка. Дождь закончился, так что свет был виден издалека. Хотя в мёртвой деревне любоваться было некому.
Перед догорающим сараем остановился здоровенный внедорожник, настоящий размалёванный монстр на высоких ребристых колёсах, с поднятыми над кабиной выхлопными трубами и мощной лебёдкой на бампере.
Распахнулись дверцы. Пара крепких парней соскочила в грязь, следом выбрались девицы.
- Стасик, - протянула та, что повыше, - ты куда нас завёз? Это же ужас какой-то, декорации к фильму про нищету и уныние. Ещё этот дурацкий костёр на холме…
- Не гони, Ленусь, сама захотела сафари. Вот, наслаждайся! Деревня в натуре, масштаб один к одному. Всё настоящее, от дерьма до комаров. Здесь мой дед живёт. Или жил - я не в курсе, давно со стариком не общался.
Парни вытащили из машины сумки и направились к ближайшему дому. Девицы поплелись следом, с трудом выдирая каблуки из липкой грязи. Знаток местных реалий Стасик громко разглагольствовал на ходу.
- Тут любому местному стольник дай - и всё, ты царь и бог! Сейчас под крышей обоснуемся, перекусим-отдохнём, а поутру, как просветлеет, нафоткаемся вдоволь. Ещё можно на речку сгонять, тут рыбалка - закачаешься! У аборигенов сувениров прикупим. Помню, у инвалида одного такой самогонный агрегат был - просто чума, раритет! Кстати, насчёт антиквариата тоже можно прошвырнуться.
- А к деду пойдёшь?
- Зачем? Накой он мне сдался, старый пень? Может, помер давно...
Они вышагивали к дому, не замечая, как за их спинами растёт широкая, невозможная в этом грязевом болоте, волна.
Лето пришло
(Юрий Погуляй)
Дрожит руль под ладонями, пылит зажатая между картофельными полями июльская дорога. Солнце жарит, повиснув над сосновой рощей.
- Эге-гей! - кричит Еремей, изо всех сил крутя педали. Скрипит несмазанная цепь, стрекочет по спицам пластиковый красный флажок, а с полей вторят ему вездесущие цикады.
Лето пришло. Теперь можно точно сказать: лето пришло. Два дня назад Еремей приехал в деревню на старом, вечно чихающем пикапе Мориловых. Всю дорогу от станции в голове роились восторженные мысли и мечты. Лето... Еще одно лето! Мимо проносились такие знакомые, такие родные дома. Заброшенная бензоколонка, тайное место встреч Клуба Четырех. Спрятавшееся среди зелени тополей унылое здание администрации. Магазин «Рдукты» на углу. О, сколько Еремей повидает в этот раз! Проверит все свои древние закутки и закоулки. Обязательно наведается к Пяти Мостам, спрятанным в чаще Дядюшки Тома. Прогуляется по ночным полям в компании с Джекки Соломенная Шляпа, который вечно заикается и боится котов. Будет вставать рано-рано утром, чтобы взяв бамбуковую удочку в руку - уехать на ближнее озеро и ловить там окушков. А потом, когда вода согреется, купаться-купаться до того момента, когда не останется никаких сил. И вместе с Рианом Добрословом они будут валяться на песке и смотреть в небо, болтая обо всем на свете. Об инопланетянах и призраках, о коллекции вкладышей и школе, о любви и летних лагерях.
Риан едет чуть впереди, его велосипед очень стар, но у него замечательный спортивный руль - рожками-барашками, украшенными синей изолентой. Солнце блестит на загорелой спине Доброслова.
- Эй-е-ей! - кричит он. Пластиковое ведерко для рыбы висит у него на руле слева и качается из стороны в сторону. А бесстрашный велогонщик смотрит через плечо на Еремея и восклицает:
- Ты надолго к нам?!
- На целый месяц!
- О! Добро! Добро! Тобби на следующей неделе хочет поехать на дальние озера, в Большой Поход! Ты как?!
- А его отпустят?!
- Кто же удержит Большого Тобби?! - смеется Риан.
Тобби, улыбчивого мальчика лет шестнадцати, действительно невозможно остановить. Если он за что-то берется, то это получается именно Большим, и всегда, абсолютно всегда остается в памяти до следующего лета. Родители Тобби так и не смирились с его затеями, пытаясь уберечь сына от придуманных опасностей, и потому иногда, у костра, создатель Клуба Четырех рассказывал забавные истории об очередном «сражении с родаками».
Но Большой Поход! О, как это будет здорово!
- Будем жарить сосиски и играть в карты! Да здравствует Большой Поход! - душу Еремея переполняет счастье. Все будет хорошо. И даже если Тобби опять посадят под домашний арест за день до путешествия – то ранним утром, еще до восхода солнца, мальчик все равно выберется из запертого дома через окошко, пройдет вдоль живых изгородей до дачи Риана, у которого в сарае стоит запасной велосипед - и они вчетвером поедут на дальние озера, увозя в рюкзачках заготовленные вечером бутерброды, сосиски, спички и самый настоящий термос (подарок дяди Доброслова) с горячим чаем! А там, на дальних озерах, Джекки будет рассказывать про книги, которые читал, Тобби громко смеяться, а Риан задумчиво улыбаться, глядя на друзей.
Лето...
- Кто последний будет у пляжа - тот хвост дохлой кошки! - кричит Еремей, и Риан склоняется чуть ниже, бешено вращая педали. Он выигрывает. У самого пляжа Еремей почти догоняет загорелого приятеля, но Доброслов уверенно опережает его, тормозит, совсем как полицейские в американских фильмах и как-то странно смотрит на Еремея.