Тэк-с, тэк-с — щелкает в голове.
Тэк-с, тэк-с. Желто-зеленой змеей проскальзывает язык меж редких гнилых зубов и очерчивает контур тонких лиловых губ, оставляя влажную борозду на грязной, покрытой струпьями коже.
Тэк-с.
Затолкав последнюю стрелу в колчан, я поднялся и тихо свистнул. Взгляды охотников на секунду обратились в мою сторону. В глазах у некоторых тлели те же голодные огоньки, что и у Штыря. Тот понял, кому подан знак, не сразу: несколько раз моргнул, схаркнул зеленоватой жижей, только затем уставился на меня.
- Айда по периметру, - сказал я. - Стоит проверить.
- У бабы своей под юбкой проверь.
- Она не носит, из моды вышло.
Череп Штыря понизу расколола кривая ухмылка.
- Тэк-с, тэк-с... Ну тады давай пройдемся. Может, сыщем обнову.
Штырь спрятал учебник за пазуху драной ветровки, оперся тощей рукой о навершие топора и, крякнув по-стариковски, медленно встал. Закинув оружие на плечо, похромал вперед. Я задержался, чтобы бросить еще один взгляд на спящую Янку. Умиротворенное лицо, тонкая белая шея, мальчишечья грудь... округлый, выпирающий живот. В желудке у меня заурчало.
- Как думаешь, друже, сколько мы еще протянем? - спросил Штырь, не оборачиваясь, когда я нагнал его.
- Не знаю, Ванька. Не знаю.
- День, два... Затем дохнуть начнем, - ответил он сам себе. - Людям надо что-то жрать, кроме ковыля и коры, чтобы сохранять силы.
- Ты же учитель. Тебе видней.
- Был учитель, да съели с потрошками. - Я по-прежнему видел перед собой только спину Штыря, но догадывался, что сейчас он вновь обнажил почернелые зубы в усмешке.
Мы отошли метров на пятьсот в сторону базы и, убедившись, что здесь все спокойно и пустыня осталась пустыней, взяли по широкой дуге назад — с тем, чтобы выйти за поворот, к трассе, где с моста над оврагом можно увидеть огороженное высоким бетонным забором имение Губера.
- Ты ведь понимаешь, что рано или поздно люди начнут точить ножи друг на друга, - продолжил Штырь, как будто мы и на минуту не прерывали разговор, хотя на самом деле прошло не менее получаса.
Перешли мелкий ручей, на берегах которого ноги почти по щиколотку утопали в темной вязкой жиже, и, пройдя еще метров двести по голой, черной от сажи земле до поваленного, выгоревшего в уголь ствола, повернули направо, к дороге.
- Наверное, начнут, - сказал, подумав, я. - Но что делать прикажешь-то?
- Надо идти за мост. Ждать больше нельзя.
- Лучше попасть под пули губеровской банды что ли?
Штырь резко обернулся — впервые за все время нашего похода. Сейчас он уже не улыбался.
- Альтернатива хуже, Миша, - проскрипел сквозь зубы. - Альтернатива гораздо хуже. Поверь, я знаю.
Я верил. Штырь и Царь Голод знакомство свели давно. Что стало с другими учителями? С теми, с кем Штырь вместе несколько месяцев прятался в школьном подвале от ребят с ружьями? Мы, охотники, нашли после несколько обглоданных черепов и костей. И детские косточки там тоже были.
- Если не решишься... - Штырь почесал шею. - Тогда смотри на людей. Те, кто поздоровее — следи за ними. Они начнут. Станут выбирать слабых и умирающих... Такие у нас перспективы, Миша. Тэк-с.
Я подумал про Янку, жилистую, высокую, не по-женски сильную Янку. Ее положение неизбежно лишит ее силы, сделает уязвимой. В животе опять заурчало. Штырь услышал, и в таившейся на дне его глаз первобытной мгле снова вспыхнуло пламя.
- А ты? - я положил руку на рукоять заткнутого за пояс ножа. - Кого бы выбрал ты?
Бывший учитель русского языка и литературы задумчиво облизнул губы. Погладил спрятанную под ветровкой книгу.
- У стариков мясо жестче и хватает его ненадолго. Я бы начал с женщин и детей.
Сказал — и, отвернувшись, потопал дальше, прихрамывая на левую ногу, из которой мы год назад, когда подобрали его, вытащили пулю.
Тэк-с, тэк-с, Миша. С женщин и детей...
Я нагнал Штыря у самого края «периметра». Он сидел на корточках на ближней стороне оврага, опираясь паучьей лапой о топор. Смотрел вдаль. Куда тянулась от положенной над провалом переправы широкая полоса асфальта. Когда-то здесь рос густой заповедный лес, но Война превратила эти края в серую от пепла равнину, огромное кладбище с торчащими, как памятники, зубастыми верхушками обугленных пней. Ровное полотно проложенной незадолго до начала Войны дороги рассекало это мертвое поле надвое и казалось на нем столь же уместным, как жизнерадостный клоун в раковом корпусе... Ну или как учитель русского языка и литературы в мире, где больше не осталось детей.
- Скажи, - я коснулся костлявого плеча, - почему там, в школе, ты не сожрал свой гребаный учебник? Понимаю, деликатес еще тот. Но все-таки, обложка, страницы... Бумагу ведь делают... делали из дерева. И если можно жрать траву, то... Все-таки лучше бумага, чем...
Штырь посмотрел на меня снизу вверх.
- Тебе не понять. Пока еще — не понять.
- Хорошо, - сказал я. - Согласен. Пойдем вперед, на ту сторону. Посмотрим на домик Губера поближе.
- Тэк-с, тэк-с! Не думал, что ты решишься, - то ли сухо кашлянул, то ли рассмеялся Штырь. - Но... все-таки лучше, чем ждать, кто первый укусит твою бабу, да?
- Да, ты прав. Определенно лучше.
- И потом, может они там передохли уже давно, а мы всё за периметр зайти боимся.
- Видимо, еще не дошли до предела.
- Ой ли?..
Так, развлекая по старой памяти друг друга ничего не значащими репликами, мы выбрались на трассу и, минуя мост, прямиком потопали в направлении белеющего на горизонте бетона.
- Приятно ощутить под ногами нормальную дорогу, как в старые добрые времена, - заметил я, когда за спины нам уплыл каким-то чудом уцелевший, пусть и изрядно покореженный знак ограничения скорости.
- Дорога жизни, - мрачно сказал Штырь.
- Чего?
- Да так... Видишь? - он указал рукой на вплавившийся в землю железный остов. - После первых атак народ, кто побойчее, рванули к губерской резиденции. Кто защиты искал, кто справедливости. И пешком шли, и на машинах, у кого целы остались. Для многих несчастных дорога эта была дорогой жизни, дорогой надежды...
- Да ты поэт.
- Это они поэты... были.
За первым сожженным авто открылось второе, третье. Издалека их легко было принять за очередные пеньки, но вблизи детали становились узнаваемы. Тэк-с, тэк-с — щелкал хронометр, а в памяти всплывали уже подзабытые названия: «Москвич», «Лада Гранта», «Форд Фокус», «копеечка». Несколько десятков обгоревших машин по обе стороны от дороги, некоторые почти целиком утонули в земле.
- Вот почему так долго губерские нас, пейзан, не трогали. Мясо само шло к ним в руки. Как и мы теперь.
Я содрогнулся. Дорога жизни? Дорога смерти... Дорога в никуда, из одного Ада в другой. Вспомнились отец, мать... Как и миллионы других, батя тоже сгинул на какой-то дороге, откликнувшись на зов Войны. Ему терять, как он считал, уже было нечего — мамке повезло оказаться в числе тех, кого накрыло первой волной, в городе, а я уже был взрослый и жил отдельно, с Янкой. Влившись в какой-то стихийный, вооруженный дрекольем отряд, отец отправился в поход на Запад — и ушел навсегда. Когда-нибудь и я так же уйду и не вернусь. Вопрос лишь в том, будет ли кому продолжить мой путь. И надо ли?..
Штырь приметил у обочины пару зеленоватых стеблей, присел, сорвал и отправил их в рот. Потом посмотрел на меня снизу вверх.
- Асфальт теплый.
- Губеровские?..
- Кто ж еще?
- Значит, выезжали.
- Только до моста не доехали.
Авто на ходу остались только у Губера и его нелюдей. Равно как и топливо, и оружие — ушлые ребята подсуетились, сгребли все что можно, пока остальные, вроде меня и Янки, просто старались выжить. В открытом бою шансов одолеть их не было, что могут ножи и топоры против ружей и пистолетов? Поэтому, когда губеровские выезжали за мост, мои охотники сами становились легкой добычей. За зиму мы потеряли пятерых, двое умерли от болезней и холода, прочих забрали губеровские. Вот и сидел наш отряд за насыпью у поворота уже неделю. Ждали своего шанса в засаде.