Он тряхнул головой, отгоняя наваждение. Проверил окно. После ноябрьского инцидента он заколотил раму гвоздями, чтобы Костя не вздумал искать мамонтов. От сердца отлегло. Гвозди были на месте.
– Играли, играли, играли, пока Ира не стала липкой и красной.
Костя улыбался, но небо в глазах заслонила пелена. В них отразились скорбь и ужас.
Капитан обнял сына:
– Тебе приснилось. Ты никуда не ходил. Ты был дома, это сон, сон…
Мальчик созерцал свои запястья. Признак того, что разговор ему наскучил.
– Я скоро вернусь, – пообещал Лунев.
Он выходил из комнаты, когда сын произнес:
– Боженьки нет. Есть лес, и лес не кончается. И там мы бежим, голодные, по снегу. Все время. – Костик зажмурился и повторил: – Все время…
Капитан сидел в кабинете, снова и снова перечитывал собственный отчет. И с каждым разом ему казалось, что недостает чего-то важного, ключевого. Что побег сына имеет прямое отношение к сегодняшней трагедии.
Что ему тогда не почудился острый звериный запах, витавший над лесной поляной.
«И луна, – размышлял капитан, – она была красной. Не чуть розоватой, а багровой, как Костина рана. И Костя в крови, он поцарапался о сук, должно быть, так…»
Он напряг мозг, стараясь воскресить происшествие месячной давности. Кривые ветви деревьев, неправильное ночное светило, улыбающийся рот живого, слава Всевышнему, живого Костика. Его шепот.
– Папа… там… там…
И потом… что за слово было потом?
Капитан прислушался к голосу из прошлого.
– Арсений! – хлопнул дверями Кошман. – Одиннадцать часов. Иди домой, я подежурю.
Лунев собирался отвергнуть предложение, но гортанное «папа», продолжающее звучать в ушах, остановило его. Пожалуй, следует быть с семьей в эту ночь.
– Никаких новостей? – поинтересовался он, надевая куртку.
– Тишина. Убег волчара.
– А Виельгорский?
– Я запер его в лазарете. Сказал, что оттуда ему будет удобнее руководить поисковыми группами.
Капитан с благодарностью похлопал товарища по спине.
– Надеюсь, завтра погода улучшится, и заработает магистраль. Если что-то случится, хоть что-то, звони.
Он открыл дверь.
– Хороший ты командир, Арсений, – сказал Кошман вслед. – Будь осторожен.
– Буду, – Лунев поправил кобуру с табельным пистолетом Макарова и покинул кабинет.
Метель рисовала на плацу загадочные иероглифы, напоминающие круги на полях. Те – якобы внеземного происхождения. Луну скрыли тучи, однако капитан знал: она круглая, как бубен. У стрельбища к нему присоединилась сутулая тень.
– Домой идете? Не против, если я вас проведу?
– Пошли, Егор Корнеевич, какой разговор.
Старый егерь вытащил из пачки папиросу, предложил Луневу.
– Я бросил. Как сын родился.
– Славный парень, – Приступа выпустил густой дым. – Не сбегает больше?
– Нет, – с излишним напором сказал Лунев, – мы с Дашей ему объяснили, что в тайге опасно.
Они вышли на пешеходную дорогу. Справа скрипел деревянными зубами лес. Добрый зеленогривый старик, дарующий местным ягоды и грибы, превратился в древнее зло, готовое выпустить кровожадных хищников из своих берлог.
– Опасно, опасно, – пробурчал старик. – Я ведь родился здесь, Арсений Петрович. Слыхал про тайгу кой-чего.
– Где, здесь?
– Да в часе ходьбы. Там моя деревня была, Лыковка. А из Лыковки уж по всему Союзу меня жизнь повела.
Дед Егор кашлянул и покосился на собеседника нерешительно. Мужчины замедлили шаг.
– Капитан, – Приступа потупился, – наш волк умный. Как человек. Я такого встречал. Десять годков мне было. Объявился у нас в Лыковке зверь. Коров драл, лошадей. Близко к избам подходил, никого не боялся. Моя прабабушка, ей, считай, сто пять лет стукнуло, следы посмотрела, говорит, нечисть это. Никто не поверил, конечно. А зверь к тете Тамаре в избу залез и младшего ребенка утащил. А старший все видел и рассказал, что зверь на двух лапах ходит, что тело у него людское, а голова волчья.
Он прервался, перевел дыхание. Капитан ждал, изучая морщинистое лицо старика.
– Мужики наши подметили, зверь появляется в полнолуние. Подстерегли. Стали из ружей палить, он наутек. За ним побежали в лес, видят, лежит на земле животное, покрытое серой шерстью, в крови от огнестрельных ран. И шерсть с него спадает клочьями, а под ней – голое человеческое тело. Тело умирающего конюха Гаврилы. Люди его окружили, а он посмотрел с ненавистью и издох.