Дворник забормотал:
– Остался один котелок. Голод растет. Невозможно насытиться. Крысы в кишках. Их надо кормить, или они съедят внутренности.
Штырь описал дугу. Все ближе к девочке.
– Мертвое мясо не насыщает. Крысы просят свежее. Как те малютки. Как ты.
Он сделал выпад. Шило оцарапало рукав пальто. Яна отпрянула, врезалась в груду хлама. Схватила лопату и принялась размахивать ею перед Лядовым. Он погладил впалый живот, словно утешал живущих внутри грызунов: потерпите, через минуту я вас покормлю.
Лопата со свистом рассекала воздух.
– Не подходи!
Он клацнул челюстью и по-звериному прыгнул. Хотел пронырнуть под лопатой, но не успел. Металл вонзился в висок. Ням! Завибрировало в мокрых ладошках Яны древко.
Она с ужасом уставилась на Архипа. Черенок разрубил его череп сбоку до самой глазницы. Что-то густое, но не гречка, струилось из-под черенка. Дворник захрипел, выпустил газы и умер. Труп осел на костяное покрывало.
Еще не до конца осознавая, что произошло, девочка выронила лопату.
В клубящемся тумане покинула комнату. На кухне царил полумрак, и пахло чем-то смутно знакомым. Аромат, проникающий сквозь вонь испражнений, трогал позабытые струнки души.
Яна приблизилась к печке, к чугунному котелку.
«Мне мерещится, – подумала она. – Я свихнулась, как дядя Архип».
Она помассировала веки, ожидая, что содержимое котелка исчезнет или обратится в клей, в дуранду, в картофельные очистки.
Но ничего не изменилось. Чугунный котелок был до середины наполнен бульоном, чей душистый запах разогнал смрад и вернул прошлое во всей яркости красок. У Яны заслезились глаза, она сглотнула слюну. Наваристый бульон – не из копыта, нет. Из сочного мяса, его кусочки плавали на поверхности, и переливались драгоценными камушками кружочки жира, хотя было темно, и скорее Яна додумывала подробности…
Словно в бреду, она опустила руку в котелок, зачерпнула золотистую жидкость. Оправила в рот. Желудок принял подношение с восторгом. Вкус жизни. Сама жизнь.
Она выловила кусок мяса, замерла, катая его языком.
Папа с цветами. Пароход на Неве. Шашлыки. Клецки. Бабушкины блины со сгущенным молоком. Конфеты. Фантики. Киевские каштаны. Победа. Суп харчо. Весна. Зажаренный гусь с яблоками. Яблоки, малина с куста, клубника с грядки, Савва, какао, борщ, боржоми, шашлыки, папа, мирное небо, есть, есть, есть…
Бульон стекал по подбородку.
В ушах звучал нежный, как мясо, голос:
«Ешь… ешь…»
Она так увлеклась, что проглотила собственные волосы. Вытащила их изо рта. Нет, не собственные. На ладони лежал черный промасленный локон.
«Кости в комнате, – подумала она, – крысы просят свежее мясо. Те малютки…»
«Ешь…» – голос в голове стал жестче.
Ешшшь.
Ешшжь…
Ежжжь…
Голос жужжал, как мясные мухи, копошился в сознании девочки липкими лапками, требовал продолжать.
Яна подняла глаза и посмотрела на Африкана.
Он заглядывал в окно снаружи, огромный, как горе, страшный, как голод.
Котелок звякнул об пол, разбрызгивая бульон.
С воплем Яна вылетела из кухни, из квартиры, из подъезда. Она убегала от лица в окне и от чувства сытости. Потом, распластавшись на земле, долго пыталась вызвать рвоту, но желудок не желал расставаться с едой, как бы глубоко она не просовывала пальцы. В зубах застряли мясные волокна.
Она молила холодное ленинградское небо об одной-единственной бомбе, но в ту ночь бомбежек не было.
Сытая девочка рыдала в снегу посреди вымершего города.
Шел февраль.
Николай Иванов
Одеяло
У меня нет имени. Я – старое одеяло.
Все мои дни проходят одинаково: я лежу в темноте, на верхней полке шкафа с рассыхающимися стенками. Пылинки бесконечных часов оседают на волоски моей коричневой шерсти, едва заметные в лучах света, падающих сквозь щели.
Здесь редко что-то меняется. Вокруг царит спокойствие, рассеянное оттенками молчания, каждый из которых мне знаком. Внизу – скрипучее деревянное молчание, торчащее занозами серых углов. Посередине – вельветовое молчание висящей одежды, плотное, не дышащее. Рядом – шерстяное молчание, задумчивое, сложенное в несколько рядов.
Иногда мне кажется, что в шкаф спрятан целый мир, который сам об этом не догадывается.
Когда я слышу шаги за стенками, меня переполняют чувства. Эти шаги многое значат: через несколько секунд двери откроются, и все вокруг преобразится, наполнится дыханием живущей снаружи комнаты и той особенной теплотой, которая в ней обитает. Эту теплоту излучает каждая линия, каждый предмет и каждое произнесенное слово.