С этими словами я сбросил личину Юрия Соколова, русского солдата, убитого под Берлином, и явил себя Вернеру в своем истинном величии; и он, еще недавно уверенный в своем надо мной превосходстве, проскулил:
— Черный Человек!
— Ты был трогательно откровенен со мной, — промолвил я, — и я отплачу тебе тем же. Я заманил тебя в ловушку, Алан Вернер, как и тысячи глупцов до тебя. Владыка мой ненасытен — слышишь чавканье? — и ты Ему на один зубок, но меня ты, во всяком случае, позабавил.
Он безмолвно разевал рот.
— Хочешь спросить, почему я избрал Ему в жертву именно тебя? Девушка, Вернер. Нет, не та, которую ты зарубил. Другая.
Он уставился на меня взглядом быка на бойне, и я прошептал имя ему на ухо.
— Ребекка Энсли?.. — выдохнул он.
Это были последние его слова, прежде чем я вытолкнул его в окно. Клубящаяся, переливчатая тьма приняла Вернера в объятия, полыхнув калейдоскопом огней; из слизистого бурления вылепился сияющий лик божества, чьи глазницы зияли космической пустотой. Оно разверзло бездонный рот, захлестнув обреченного щупальцем языка. Вернер дико закричал; глаза его взорвались в глазницах, зубы белой шрапнелью брызнули изо рта, кожа разлезлась клочьями, обнажая дрожащую плоть и пульсирующие сплетения мышц. Алан Вернер распался на мириады частиц, которые засосала ненасытная прорва, — и тотчас чудовищное лицо, задрожав, расплылось, снова слившись с окружающей чернотой.
Я устремился прочь, и безликие демоны с флейтами в руках почтительно отпрядывали с моего пути. Сквозь мрак безвременья, сквозь звездные пространства я спешил в туманный Аркхем — на встречу с тем, кто некогда призвал меня, обуреваемый горем и жаждой мести.
Он храпел в своем старом облезлом кресле, сжимая в руке ополовиненную бутылку виски, когда я черной тенью возник перед ним в лунном свете. С момента нашей последней встречи породистое лицо декана порядком обрюзгло, щеки оплела пунцовая сетка лопнувших сосудов, холеные руки скрючил артрит. Мягкий ветерок покачивал открытую дверь на террасу, ерошил седые патлы старика, шелестел лежащей на его коленях газетой, лениво перебирал раскиданные по столу выписки из «Некрономикона». Бросив на них взгляд, я скривился: старый болван искал способ разрушить наш уговор.
Посмеиваясь про себя, я возложил руку на седой затылок ученого и проник в его сны и воспоминания, тяжелые, расплывчатые, как малярийный туман. Из этого марева я вызвал самую яркую картину: залитый солнцем зоологический сад. Кисловатый аромат соломы и звериного помета щекотал нос, изумрудной зеленью щетинились клумбы, глухо рыкали тигры, и голенастая иссиня-черная птица со щегольским гребнем на макушке мерила сердитыми шагами вольер, а девчушка лет семи тянула отца за рукав: «Папа, ну смотри, папа, страус!»
— Это казуар, Бекки, — пробормотал старик, улыбаясь во сне. — Они живут в Австралии…
Тут-то я и выдернул его из грез в постылую реальность:
— Доктор Энсли!
Он всхрапнул, уронив бутылку на ковер, вылупил глаза:
— А?!
— Вернер говорил, что когда-то вы возглавляли Общество трезвости, — сказал я с притворным укором.
— Вернер! — Набрякшее веко старика дернулось. — Ты наконец до него добрался?
— Не «наконец», — уточнил я, — а когда посчитал нужным. Разве не таков был уговор?
— Я помню наш уговор, демон! — рявкнул старик. — Ты обещал, что он будет страдать как никто! Но вот здесь, — он потряс передо мною газетой, — здесь пишут, что из-за него страдают другие!
— Разве? Взгляните еще раз.
Он развернул газету, лихорадочно перелистал и уронил с возгласом изумления.
— Но как?..
— Он стерт из бытия. Сейчас вы единственный, кто знает о существовании человека по имени Алан Вернер. Даже его жертв припишут другим людям. Мало ли нынче в Германии убийц и мародеров?
— Он раскаивался? — Энсли сверлил меня горящими глазами.
— А вы как думаете?
— Он страдал?
— Как вы не можете и представить.
Взгляд ученого потух. Обмякнув в кресле, он пробормотал:
— Почему же я не испытываю облегчения?
Он будто к самому себе обращался, но я все же ответил:
— Потому, что это ничего не изменило? Или потому, что вашей вины ничуть не убыло?
— За этим ты устроил весь этот спектакль с меткой? Чтобы умножить мою вину?
— Я обязан множить ее. Я не наемный убийца, вы знаете, и, заключив с вами сделку, преследовал только свои интересы. На что вы рассчитывали, призывая Ползучий Хаос?
— Я не хотел, чтобы…
— Вы и своей дочери не хотели смерти.
Энсли вздрогнул как от удара.