На губах уже играл вкус моря, гул разъяренной воды нарастал, давил на уши, распирал изнутри, становясь невыносимым. И последнее, что удалось расслышать, было:
«Белый снег, серый лед…»
«Белый снег, серый лед…»
0
«Белый снег, серый лед
На растрескавшейся земле…»
– Жилин…
– Толька, молчи. Береги силы.
– Жилин… а как…радио… уцелело?
– Молчи, говорю. Не знаю, как. Советское, наверно, еще. Взрывоустойчивое.
– Жилин… не смеши… не могу… смеяться.
– Не смейся. И не говори. Береги силы. Тебе крепко досталось.
– Жилин… а ты… как?
– Я ничего. Нормально. Только башка гудит.
– Не храбрись… Ты… блевал… только… что.
– Поблевал и перестал. Молчи, Толька. Заткнись наконец. Потерпи, к нам уже летят.
– Жилин… а я… на море… хочу.
– Поедешь. Еще поедешь. Только молчи.
– Знаешь… сесть… на берегу… и рисовать… как… Айвазовский… Девятый… вал… Волна… а за ней… солнце… надежда…
– Нарисуешь еще, Толька, все нарисуешь. И получше Айвазовского. Все еще наладится.
– Я… знаю… Жилин… наладится… обязательно… нала…
Дмитрий Карманов. Колпашевский обрыв
30 апреля 1979 года, город Колпашево, Томская область
– Труп, – подтвердил Ушков.
Хотя это было очевидно всем троим. Лицо в воде, руки неестественно вывернуты, ноги запутались в кустах прибрежного ивняка – живым такой человек быть не мог.
Григорьев сопел и переминался с ноги на ногу. Он не хотел лезть в ледяную воду, но чувствовал, что придется. А Нина Павловна стиснула зубы и подумала: «Ну почему именно в мою смену?»
Нет, она не первый год работала следователем. И в Томске почти каждую весну вылавливали из Томи «поплавков-подснежников», сгинувших подо льдом зимой и выплывающих с ледоходом. Но тут, в крохотном Колпашево, в ее первую весну, да еще и накануне праздника…
– Ну, – кивнул Ушков Григорьеву, – полезли?
Здесь, в районе речпорта, Обь разлилась широко, и рыжие плети тальника оказались наполовину в воде. Сверху казалось, что труп лежит на мелководье, но, едва спустившись, Ушков сразу ухнул по пояс в мутную жижу. Выматерился, но вполголоса – все-таки наверху женщина. Он вообще как судмедэксперт не должен сам тягать клиентов, но что поделать, если вся опергруппа – он, сержант-водила да эта новенькая.
– Григорьев, ет-тить тебя, давай помогай!
Вдвоем они вытащили тело на берег. Оно оказалось неожиданно легким, почти невесомым, как высохший майский жук. И здесь же, еще до погрузки в машину, Ушков понял, что с трупом что-то не так. Мужчина? Женщина? Не понять – голова будто в известке, сожравшей и волосы, и черты лица. Но судя по одежде – холщовые кальсоны и грязная рубаха-косоворотка – все-таки мужчина. Косоворотка? Однако. И вдобавок полотенце – обычное вафельное полотенце на шее, свернутое валиком и завязанное на узел.
Но это еще не все. Труп был сдавленным, словно угодившим под пресс – между льдин его, что ли, зажало? И кожа. Коричневая, задубевшая, как у мумии. Все это совсем не походило на обычных утопленников – белесых, разбухших, тяжелых. Пожалуй, никогда прежде Ушкову не доводилось видеть таких мертвецов.
– Причина смерти? – Нина Павловна отвела взгляд от трупа.
– Вскроем – и увидим. Хотя…
Ушков присел на корточки и пригляделся к голове покойника. Затем натянул перчатку и очистил его затылок от грязи. В задней части черепа виднелась аккуратная дырочка.
– Похоже, огнестрел.
В отделении творился дурдом. Нина Павловна пыталась дозвониться в горпрокуратуру, но утыкалась в короткие гудки. Потом телефон у нее отобрали, а майор Семин тут же выловил ее из кабинета:
– Ниночка, милая, хватит линию занимать. У нас тут все с ума посходили – три вызова, один дурнее другого. Весеннее обострение у них, что ли… Возьми внизу у дежурного адреса, пробегись по ним. Только надо сегодня. Конец месяца, завтра Первомай, сама понимаешь.
– А что за вызовы, Сергей Петрович?
– Да ерунда какая-то. Якобы мертвые по городу ходят.
– Мертвые?
– Ну да. Чепуха, конечно. Но люди звонят, сообщают. И заявления. Надо реагировать. Возьми бланки, опроси.
Семин махнул рукой и пошел к себе.
Шагая в дежурку, Нина Павловна подумала, что майор прав и ходячие покойники – это, безусловно, ерунда. Но все-таки хорошо, что он сказал ей об этом уже после возвращения с места находки прибрежного трупа. Тот коричневый мертвец все никак не выходил у нее из головы.