(как козырек таксофона)
плоть под ней.
Паха пятился, сгорбившись, и вслепую, крест-накрест, вспарывал воздух ножом. Из его глотки вырывались монотонные отрывистые стоны:
– А. А. А.
Баллончик откатился к колесу. Когда Кира потянулась за ним, опомнившийся Паха ринулся в наступление. Она вывалилась из машины, отбив об асфальт зад – крепкий, как орешек, да, спасибо одиннадцати годам тренировок, – и подхватила баллончик. Вовремя.
Струя ударила прямиком в пасть Пахи, черную и здоровенную, как дупло дерева. Паха поперхнулся. Из пасти – Дракарис! – пыхнуло ядом, ошпарило порезы на пальцах. Перцовка не остановила задыхающегося Паху. Враг обрушился на Киру, и она успела лишь, поджав ногу, двинуть ему сапогом чуть ниже болтающейся пряжки расстегнутого ремня – крепко, от души.
Паха рухнул на колени, тиская лапами яйца. Бесполезный нож брякнулся на асфальт. Перекошенная физиономия Пахи очутилась прямо перед лицом Киры. Из мокрой пасти капала пена и разило жгучим. Глаза Киры затянуло слезами, поперек горла встал шершавый булыжник. Не раздумывая, она сцапала нож и всадила Пахе чуть повыше ключицы. По рукоятку. В ужасе отдернула руку.
– Су, – произнес Паха отчетливо. – Ка.
С каждым сказанным слогом рукоятка ножа шевелилась. Она была пластмассовой и красной. Сочетание, за ночь набившее оскомину.
– Су. Ка.
Паха откинулся назад, словно намереваясь разглядеть звезды за пепельной ватой облаков, и рухнул навзничь. Его ноги сгибались и выпрямлялись, как у сломанного робота. Из салона через открытую дверцу робко просачивался свет, и в нем насмешливо кривлялись тени.
«Это была самозащита!»
Правая нога Пахи согнулась в последний раз и застыла. Левой он пихал Киру в бедро, добавляя к пятнам подсохшей грязи на плаще свежие.
«Убийца. Су. Ка».
– Да пошел ты вон! – заорала она, срывая голос.
В ответ подошва Пахиной берцы мазнула ее по ягодице.
– Нет уж. – Кира неуклюже поднялась, цепляясь за багажник. – Нет уж, я не сяду из-за тебя, мудачина!
Скособоченная, как марионетка в руках паралитика, она заковыляла к месту водителя. Плюхнувшись за руль, поняла, что ключ остался у Пахи.
Со стоном разочарования и боли Кира вывалилась из машины. Опираясь на «камри», оставляя на стекле кровавую мазню, вернулась к месту схватки.
Дважды покойник лежал неподвижно, раскинув руки, точно для объятий. Из его рта вытекала кровь, густая и черная, собиралась у затылка. Казалось, будто голова медленно тонет в луже гудрона. Кира поползла к трупу на четвереньках, убежденная, что тот вцепится в нее, совсем как в ужастиках, которые они с Артемом порой смотрели.
Но ничего подобного не произошло. Она протолкнула руку в левый карман Пахиной куртки и выскребла оттуда горсть пылевых катышков. Пусто.
Враскорячку перешагнула через тело и в правом кармане нашла заскорузлый от соплей платок, скомканный чек и – ключ от «камри».
– «Су-ка»! – передразнила Кира, распрямляясь. Поясница надсадно ныла и, кажется, не собиралась затихать. – Еще какая, ты, козлина!!!
Пахины глаза, розовые и будто вываренные, повернулись в глазницах и выпучились на нее с немым вопросом.
Пьяно оступаясь и размахивая руками, она метнулась к дверце водителя. Прокатившая мимо фура обдала ее водяной пылью, серебристой в лучах ксеноновых ламп. Фура ехала в Ильинск. Заметил ли дальнобойщик Киру? Заметил ли труп на обочине?
И похер, подумала Кира, падая на сиденье. Она решит эту проблему. Она решит все проблемы разом.
Кира вставила скользкий от крови ключ в замок зажигания, завела и рванула через сплошную. Открытая задняя дверца захлопнулась на крутом вираже. Свет фар – правая продолжала моргать – походя полоснул оставшийся на обочине труп. Рюкзак Пахи кувыркнулся с заднего сиденья.
Она вдавила педаль газа. Шины отплевались дорожной слякотью. За лобовым стеклом качнулась асфальтовая лента. Кровь из порезанных пальцев капала с руля, осыпая полы плаща ржавыми монетками. Обезьянка-талисман скалилась в ужасе. С губ Киры сорвался смешок, потом второй, и дальше они уже выплескивались неудержимым каскадом. «Гык-гык-гык!» – какие-то пещерные звуки, и близко не похожие на смех.
«Камри» неслась к городу. Нагнала и подрезала возмущенно взвывшую фуру.
– Корголгон… – прошептала Кира, сглотнув смешки. Осклабилась половиной рта – да и та стремилась не вверх, а вбок.
– Два косаря, – сообщил белобрысый вальяжно. Потрепанный вид Киры – слово «растерзанный» она категорически отказывалась к себе применять – его нимало не смутил.